Вор

Элезарет хмуро оглядела город. Позади неё на столике стоял поднос с утренней трапезой. Он буквально ломился от еды: медовые пирожные с лимонами, целая тарелка ягод, выращенных в оранжерее, птица с яблоками, несколько видов сыров и, конечно же, бутылка славного вина – Элезарет не съела и четверти, но её душа запела от удовольствия. Стефан зимой запрещал подавать к столу что-то, у чего был хоть какой-то вкус, но в отсутствие мужа рейна первым делом отменила это глупое правило. И буквально через час устыдилась своего поступка: как нужно было опуститься, чтобы радоваться вкусной еде, как голодранка?

Дальше пошло хуже. На совещании она поймала себя на мысли, что каждое решение вызывало сомнения: а что скажет Стефан? Как он отреагирует? Вдруг он бы поступил иначе и её решение вызовет у него гнев? Элезарет злилась на себя как никогда.

Настало время просителей, и оказалось, что на аудиенцию с рейной пришло не более двух десятков человек, и то женщины и дети. Мужчины Илассета не считали, что рейна в состоянии решить их проблемы, и ждали отца города. Уже к полудню у Элезарет не осталось других дел, кроме как безвылазно сидеть в замке.

«Да будь я проклята!» – подумала Элезарет и кликнула слугу.

– Пусть подготовят мою лошадь. Я отправляюсь в город.

Элезарет не любила ездить верхом, но менять закрытую комнату на закрытую карету не имело смысла. Лишь бы старая кляча не сдохла от холода. Другую такую спокойную, предсказуемую и флегматичную кобылу ещё поискать надо было.

Свита и стража следовали за рейной целый день. Элезарет продрогла до костей, но посетила даже отдалённые кварталы, попутно раздав указания: где подлатать крыши при первой возможности, где расчистить переулок от мусора. Вишнёвые сады, занесённые снегом, по закону принадлежали Доре Пейран и её дочери, если, конечно, та была жива. Элезарет оглядела ровные полосы деревьев и велела найти человека, который оценит состояние сада и запечатает дом. Весной кому-то нужно будет ухаживать за этим добром. Обрекать такой прибыльный участок земли на гибель было неразумно.

– И пусть хранитель веры освятит дом, – добавила Элезарет. Ни один наречённый не станет жить в доме самоубийцы. Жаль, что кинжал-дар так и не нашли. Вряд ли Дора или Лика вернутся за ним в Илассет. А бесхозные дары всегда забирала корона. Сокровищница пополнилась бы уникальным клинком, но, видимо, Двуликая рассудила иначе.

Сиротский приют Элезарет захотела объехать, но дети высыпали на дорогу, как зёрна из прохудившегося мешка. Безымянные. Рейна натянула привычную улыбку. И откуда их столько взялось? Вслед за детьми вышла высокая худая женщина. Она поклонилась рейне.

– Вы присматриваете за ними? – спросила Элезарет. – Всего ли хватает?

– Да, моя рейна. Сложно, но они не голодают. Одежды не хватает, они быстро растут, – сказала настоятельница. Двое ребятишек обнимали её за ноги. Они явно мёрзли, но не каждый день к ним приезжала рейна, и малыши терпели. Ребята постарше поглядывали на Элезарет с прищуром, словно оценивали каждое её слово.

А Сирор накануне устроил истерику, что ему не нравится мех и он хочет гулять в бархате.

– Сколько у вас воспитанников?

– Зимой через сотню перевалило.

– И все безымянные?

Вопрос повис в воздухе. Кто-то из подростков сплюнул на землю. Настоятельница не изменилась в лице и ответила:

– Большинство. Наречённых в семьи берут добрые люди. Но зимой своих бы прокормить, а у безымянных одна надежда на хранителей. Но всем известно, как они щепетильны в этом вопросе.

– И всё же почему так много? – Элезарет устала сидеть на лошади и спешилась. Она подошла к настоятельнице в надежде, что та будет смелее, если не смотреть на неё сверху вниз.

– Хранители не дают имена подкидышам или тем, кого поймали на воровстве. Их не волнует, что раз мать отдала ребёнка в приют, потому что дитя нечем кормить, то и увезти его за Шёлковое море и наречь там ей тем более не по силам. А иногда ребёнок вынужден красть, чтобы не умереть от голода.

«Так и скажи, что хранители – сволочи», – подумала Элезарет с горечью. Несправедливо было, что матери не могли давать имена детям под ветвями и женщинам приходилось уповать на волю мужей. Она шептала другое имя для Севира, умоляла богиню принять его. Но ничего не вышло. Имя дал Стефан. Он тянул несколько лет, ждал хорошего дня. Их было множество, но только появление в городе бесценной стало достаточно весомым знаком для Стефана.

– Говорят, – вдруг пискнула одна из сирот, девочка лет семи, – это потому, что на одну часть Ародана смотрит светлый лик, а на другую тёмный. Поэтому у нас имена дают папы, а где-то – мамы.

– Тихо! – шикнула на неё настоятельница. – Простите её, моя рейна.

– Ничего, – сказала Элезарет и бросила через плечо советнику: – Я хочу, чтобы к вечеру все дети были одеты и обуты. И накормлены.

Она приблизилась к настоятельнице и взяла её за руки.

– Я поговорю с хранителями веры, – шепнула она, чтобы дети не услышали. Незачем было давать им надежду. – Возможно, мои слова убедят их стать… более благосклонными.