Ворчание ездового пса-2

И вы, ребятки, к этому придете. Будете посмеиваться и потихоньку хаять опусы деда Ершова: мол, херня все это, неуместные высокие слова, которые к жизни не приткнешь.

А я ведь жил романтикой. Она была и есть, но вам ее уже не достанется, вы ее притопчете. И за это я вас тихонько жалею.

Я начинал свой путь в святой уверенности, что народ прогрессирует и идет к высотам. А заканчиваю его в убежденности, что общество покатилось по пути тупого труда и скотских, низменных, поверхностных удобств и наслаждений. Одухотворенность этому обществу неведома. И я от него дистанцировался.

Все раздумываю, писать ли дальше, или это уже все. Главное – растворился благородный порыв. Для чего и для кого писать? Для этих прагматиков? Или для утонченных профессиональных графоманов?

Тем более, я и так уже предостаточно написал. И мой интерес к авиации как‑то размылся, затопленный сиюминутными заботами дачника–пенсионера. К рафинированным же интеллектуалам я себя отнести явно не могу… они мне противны. А авиация стала совершенно другой, непонятной и непривлекательной.

А ведь физическая работа потихоньку отходит на задний план, ввиду моих возрастных невозможностей. Чем заниматься? Домино с дедами во дворе отталкивает тупостью существования, на рыбалку нет уже сил, да и водоема под боком нет, чтобы дошкандыбать до него за десять минут.

Неужели так и гнить у компьютера?

Нет, ну ладно, было бы мне за семьдесят, такая постановка вопроса была бы закономерной. Но мне до семидесяти еще целых два года, и ведь этот возраст считается еще зрелым и расцветом сил.

Вот на море нынче прыгал с пирса в воду как молодой… эмоциональный подъем такой был, что ли. А после моря… Надя охает и стонет, я тоже охаю, все тело как побитое, и о расцвете сил нет и речи.

Кризис «зрелого возраста». Уже прошел период седины в бороду, последнего всплеска, когда действительно чувствовал себя еще при здоровье. Теперь наступил этап таяния физической силы и ловкости, когда суставы уже не позволяют телу шиковать, но и болячки пока еще не приковывают к таблеткам или, не дай бог, к одру. Такой вот поздний, осенний, созерцательный период жизни. Но душа все еще никак его не принимает, протестует… а бренное тело не может уже дать ей удовлетворения.

Гляжу на себя в зеркало: пока никакогй физической деградации не вижу. Плотный, гладкий мужчина средних лет, слегка морщинистый, в меру седой, в меру пузатый. Во всяком случае, возраст еще не наложил такого отпечатка усыхания, которым отмечены, к примеру, некоторые известные артисты в старости: скелет лица еще не проступает сквозь кожу. Ну да до их лет мне еще дожить надо.

И ощущения, впечатления все так же остры, как и в молодости. Желания только притупились.

Однако душой я старик. Ну нет поводов для бодрячества, не могу, как тот Лигачев, трубить, что чертовски хочется работать. Наоборот: чертовски не хочется работать; вот так бы лег и лежал, лежал… наблюдая, как истлевают идеалы.

Однако только физический труд меня поддерживает, без всяких идеалов. Мой идеал нынче – хозяйская забота о том куске земли, на котором живу.

Еще поддерживает сознание того, что прожил жизнь не зря, что многое успел, даже то, чего большинству и не снилось. Поддерживает статус писателя… нужный, впрочем, только мне самому. В общем, это сознание того, что я не простой. Мне пока еще важно, что скажут люди.

Но осознание всего этого статично. Это только внутри меня. Живу в своем закрытом мире.

Казалось бы, самые условия для писательской работы. Но ничего внутри не шевелится. Если быть честным перед самим собой, все мои писательские поползновения последних двух лет подпитываются только хвалебными одами некоторых читателей, с пожеланиями, типа аффтар, пеши исчо. Надо сделать волевое усилие и стряхнуть обаяние лести фанатов. Реально я как писатель кончился. Ворчание старика превалирует. И нечего выставлять себя перед публикой.

Теперь я начинаю понимать т. н. творческих людей, вынужденных быть постоянно на виду и испытывающих в старости кризис, подобный моему. А им же надо что‑то говорить на людях, щеки надувать.

Так вот, я на люди вообще не показываюсь, и хоть этой‑то проблемы у меня не возникает. Я просто молчу.

Отдав свои произведения в интернет, на растерзание читателям, я полностью отгородил себя от двусмысленного положения, в котором оказываются современные авторы, мечущиеся между желанием заработать на издании бумажных книг и стремлением обрести дешевую славу в широкой аудитории. В этом плане я прозрачен: берите, читайте, думайте, обсуждайте; а я удаляюсь.

При этом остается вероятность того, что автор, вдохновленный обратной связью, может сотворить еще и еще, и читатель ждет от него продолжения.

Не будет продолжения.

Сижу в уютном уголке, тихонько занимаюсь своим делом и вспоминаю Кайеркан. Вот так же шуршала дождем за окном непогода, экипаж тихо сидел у телевизора в столовой, а я, устроившись в своем крошечном номере напротив, тоже чем‑то рукодельным занимался, и обволакивало такое чувство уюта и покоя: до вылета еще сутки, никуда спешить не надо… и подольше бы…