Ворчание ездового пса

Я более чем уверен, что и безногий академик Федоров летал на опасном и капризном французском вертолетике с таким же примерно отношением и к машине, и к собственно полету. Для новых хозяев жизни летные законы относятся к той же категории, что и законы земные, – мол, ерунда, их можно при случае и обойти. Но… не обошел. Как не обошел и низко летевший по дороге губернатор Евдокимов, и прочая, и прочая… несть им числа.

Дозвонился до меня тот человек, что беспокоил ночью. Какой‑то кинооператор из Питера: предлагает экранизацию «Страха полета». Я мялся и мямлил, что повесть некиногенична; Надя прыгала рядом и шептала, чтобы я сразу не отказывался. Ну, договорились, что они сначала ознакомятся поглубже с моим творчеством, а потом, недельки эдак через две, созвонимся. Обнадежил их, что буду сотрудничать.

Эти москвичи–питерцы хотят нагреть руки на моем хребте; ну, может, и мне копейку кинут. Но – таки всего копейку… жадность российская. Да и когда это ещё будет. Курочка глубоко в гнезде… Доживу ли.

Однако же разбудила меня мысль о том, что поставить фильм по моей повести никак невозможно. Представив себе всю меру предстоящих трудностей с её экранизацией, я окончательно проснулся, и мысли эти невеселые лезли потом в хмурую голову даже во время физзарядки. Главной же занозой было явное нежелание влезать во всю эту суету и потом вновь подвеситься, сжигая себя в постоянном ожидании, как это было у меня с книгами

Ладно, будет день – будет пища.

Будущий фильм спас бы только хороший актёр, играющий Климова. Интересно, кого они прочат на эту роль?

Красноярский врач Дима, периодически сбрасывающий мне на почту всякие литературные цитаты, поздравил меня с имевшим место быть 7 декабря Международным днём гражданской авиации и, между прочим, напомнил, что когда‑то со мной в переписке состоял питерский профессор Лебединский, российское анестезиологическое светило, – так вот, мол, он передает Ершову привет и постоянно использует его труды в качестве иллюстраций к своей теории внедрения в экстремальную медицину авиационных критериев безопасности и дисциплины.

Я начисто забыл про эту давнюю переписку с профессором, найти её в архивах своей почты не смог; а вот Надя припомнила, что таки был упомянутый факт. Дима же, весь в восторге от личного общения со светилом анестезиологии, сбросил мне e‑mail профессора «на всякий случай»… а мне это лишняя головная боль. Надо будет – он сам меня найдет, а я навязываться не буду. Хотя, вроде бы, профессор работает над каким‑то фундаментальным трудом и хотел бы, чтобы я лично написал одну из глав, касающуюся авиации.

Ну, захочет – сам выйдет на контакт. Оно мне надо…

Вот: хотел свободы и покоя. Хренушки. А уж дифирамбы мне этот Дима воспел:

«Полно Вам, Василий Васильевич, голубчик, ну чего Вы, ей–богу, заладили все про склероз–маразм и прочее подобное? Ну не в возрасте дело, уж поверьте мне как врачу! В конце концов, Вам же не в космос лететь или, скажем, покорять горные пики. Говорил Вам однажды и повторюсь ещё раз в том смысле, что БЫВШИХ летчиков НЕ БЫВАЕТ!

Вот смотрите, что получается. Киношники домогаются, книжки издают, друзья и ученики не забывают; мы, огромная армия читателей и поклонников Вашего таланта всегда помним о Вас, почитаем, читаем и перечитываем Вас.

Это я ещё не упомянул про семью, супругу, дочку Оксану и внучку, которая (см. Ершова В. В.) играет золотой медалью деда. Кажется, был ещё кот Мишка, который все время норовил ухватить зубами кончик Вашей авторучки, когда Вы писали свои мемуары, и в чью теплую, уютно пахнущую домом шерсть Вам порою хотелось зарыться, убегая от усталости, жестокости и несовершенства этого мира.

Вы по–настоящему счастливый человек, Василий Васильевич, и я Вам по–доброму завидую. Забудьте Вы о годах и дело с концом!

Да, вот ещё Вам в довесок, как говорится. Если помните, то в стародавние времена высшим шиком в споре с оппонентом было сразить его правильным подбором цитат из «изьмов», и я не откажу себе в этом удовольствии. Итак…

«Хлопнула дверь, вошёл новый экипаж, обдав нас с улицы свежим холодом. Старый капитан, сняв потертую фуражку, негромко поздоровался со всеми, взглянул на карту, перебросился парой слов с синоптиком, отпустил экипаж и тихо уселся в углу длинного дивана. Я обратил внимание, что москвичи очень дружно ответили на его приветствие и назвали по отчеству: то ли Сергеич, то ли Семеныч… не помню. Видать, уважаемый человек. Он не встревал в разговор, а вроде как задумался о своем, полуприкрыв усталые глаза и сложив на коленях руки с набухшими венами. Старик… Москвичи многозначительно кивали на деда, прикорнувшего в углу дивана: вон, уже под семьдесят, а летает как бог… и не мыслит себя на пенсии.