Воронеж – река глубокая

Литера «А» военкомат больше не давал, отряд по разминированию, с отъездом Зинченко, тоже прекратил свое существование, Воронеж перестал быть прифрон­товым городом, и нас передали по сути дела в полугражданскую организацию ОСОАВИАХИМ — «Общество содействия авиации и химической защиты», нынешний ДОСААФ, у которого не было лимита на рабочие кар­точки, не имелось собственного транспорта; в нем изучали противогаз с длинным резиновым носом, кото­рым, если его вдавить пальцем вовнутрь, можно было протереть запотевшие очки, больше нос ни на что не годился. Еще изучалась учебная винтовка с дроссельной дырочкой в казенной части ствола, и заучивалось, как молитва: «Затвор служит для досылания патрона в пат­ронник, для плотного закрывания канала ствола, про­изводства выстрела и извлечения выстреленной гиль­зы». В тир ходили стрелять, как школьники, под строгим надзором военруков, из мелкокалиберной винтовки ТОС-4, куда патрончик бережно вкладывали собствен­ными пальчиками. Детский сад! Положить бы им на стол противотанковую гранату с выдернутой чекой... Хотя подобное было смертельным номером и для нас, славных минеров БУ, потому что противотанковая гра­ната была ударного действия, в ней детонатор срабаты­вал мгновенно.

Монолитный коллектив отряда разъело изнутри и снаружи, он распался на составные, не связанные меж­ду собой части. Роза вернулась в Борисоглебск, посту­пила в родную сберегательную кассу имени Сакко и Ванцетти, Сталина пристроилась вахтером на воз­рождающийся номерной завод, получила с подругой комнатушку около «Кильдима», заводского клуба на Чижовке, Маша и остальные девчата исчезли вообще из поля зрения, тесные связи остались лишь с Галей и Ве­рой.

Галя стала еще краше. Она поступила санитаркой в Областную больницу, из которой немецкие огнеметчи- ки во время боев выжигали наших автоматчиков. Ко­робку больницы начали расчищать от обгоревшего кирпича и перекрытий, инфекционное отделение разме­стили в свежесколоченных бараках, оставленных городу армейским госпиталем. Гале выделили малюсенькую комнатушку за дощатой перегородкой с больничной аптекой. И то хлеб! Лучше всех окопалась пробивная Верка — экспедитором в горторг. Она устроила и лич­ную жизнь, сдержав обещание, данное во Второй бане во время нашего великого стояния в полной темноте в тазах с теплой водой, чтоб не студить ноги, ожидая санобработки на вшивость. Она взяла под руку кра­савца Зинченко и свела в загс, где их зарегистрировали как мужа и жену, теперь Верка ходила под фамилией Зинченко, фигура у нее была, точно она арбуз проглоти­ла, чем невероятно гордилась, вызывая зависть женщин и удивление прохожих: «Надо же, в наше время надума­ла рожать».

— Врачи два сердца прослушивают,— хвасталась она.— Ей-богу, не вру! Вернется батя с фронта, а мы его втроем встретим: «Здравствуй, батя, наш родимый!» Вот радости-то будет!

— Полные штаны! — не выдержал как-то Валька Белов. С ним творилось непонятное. Отец у него до войны был партийным работником, в первый же день войны ушел добровольцем, потом пропал без вести, как и мой; мать с сыном угодили под страшную бомбежку на станции Графской, мать контузило и она оглохла. Валька это тщательно скрывал, но поначалу жителей в горо­де было мало, все друг о друге знали, тем более Вальки­ну мать поставили во главе «Общества глухонемых», куда входили от рождения глухие и оглохшие на войне. Глухих побаивались, они были непонятны, их разговор руками казался «тайным языком», они зачастую стано­вились агрессивными, что невольно провоцировали лю­ди, упрямо не желающие понимать невероятно трудное положение глухих в военное время. Про Вальку ходили слухи, что он связан с ворами в «законе», то есть с отпе­тыми рецидивистами, задающими тон среди «заблатнен- ной» молодежи, росшей на дрожжах безотцовщины.

— Молчи, непутевый! — беззлобно ответила ему Верка. Она стала намного спокойнее, чем была раньше, движения у нее были плавные, она вдруг замолкала, точно прислушиваясь к биению двух сердечек внутри себя.

— За тебя, балаболку, наверняка никто не пойдет,— сказала она.

— Добра-то! — хмыкнул Валька.— Сколько хо­чешь!

— Погулять, может быть, и погуляют,— сказала Верка,— но ты же человек несерьезный, как туман. Фу, и нет тебя. А нам, девушкам, требуется мужчина на­дежный, когда мы в таком положении, как я, чтоб как березке к дубу...

— Девушка нашлась! — засмеялся Валька.— От тебя три дня скулы будут болеть... Девушка с пузом на носу.

— Девушками мы все бываем,— ответила спокойно Верка, глядя на него, как на маленького,— матерями стать труднее.

— Ой, не могу,— изгалялся Валька.— Раз, два, и готово...

— Дурак ты! — ответила Верка.— Зубы-то не скаль, а то по зубам получишь. Я твоих блатных заслуг не признаю.

Она как-то прибежала к нам в подвал, ей требова­лось поделиться радостью, в руках у нее была сумка.

— Какой трофейный костюмчик батя прислал, три­котажный. Сразу видно, Европа! Жалко, один, я ему не пишу, что у нас двойня будет.

— Почему не пишешь? — спросил я.