Воронеж – река глубокая

— Это все едино,— сказал дед, поставил берданку между ног.— Никого и ничего тебе не будет. Давай по- хорошему, милая душа, освободи помещение, ты не с райкома и не заготовитель, частный коробейник, иди с богом, пока я тебя не заарестовал.

— Меня?

— Кого же еще, тебя, заарестую за милую душу!

— За что?

— А чего среди бела дня расселся в сельсовете? Люди с шести утра спины гнут, а он до обеда сиднем сидит.

— Я жду председательницу.

— Так она ранее других встала, еще затемно, твою магниту в МТС повезла. У нас трактор испортился. Пора пахать, ох пора! В общем, забирай барахло и ать- два на чистый воздух! Совести у тебя нет! Кто тебе в такую пору лошадь даст? Считай, на два дня... В оба конца, подумай своей башкой, и человека отряди. Со­вести нет у городских. Ты что, инвалид? Их возят. И баб к дохтуру, когда схватки начинаются и они криком исходят на нет. До чего же молодежь обнаглела. Прямо баре растут! Ты до Перлевки быстрее коня добежишь. Я в твои годы...

— Мне подводу обещали,— неуверенно сказал я.

Обещали,— передразнил дед.— Парень тоже девке обещал жениться, когда в кустах уговаривал. Обещала председатель, чтоб магнето выманить. Мало денег дали? А более нет, всю казну тебе выложили. Нет более! Второй год за трудодни палочки получаем.

— Какие палочки? — не понял я.

Ну, галочки в ведомостях. Нечем за трудодень платить, а тебе уйму денег отвалили, все до последней копейки. Так что ты сматывай удочки, не то баб позову, они тебя на заем подпишут. Тут у нас на заем подписы­вали. Рады бы последнее отдать для Победы, а по­следнего даже нет, ты забрал.

Через два дня я вошел в Перлевку. К великой радости, дом, куда я шел с запиской от Верки, находился при входе в село, справа, на отшибе, в широком овраге. Дом был сложен из толстых бревен, срубленных в нача­ле прошлого века, соломенная крыша была покрыта тоже не меньше ста лет назад, солома стала серой, кое- где прогнили стропила, солома провалилась, крыша зияла темными дырами, будто ртами. У Марусеньки Доведенковой было пятеро детей — трое сыновей, две дочки, шестой, старший сын погиб: разряжал немецкий снаряд, добывал терку для спичек. Спички продавали вразновес, наподобие камсы, брали из бочек, к покупке давали терку — деревянную дранку с серой на обеих сторонах, о нее и шаркали спичку, когда требовалось добыть огонь. Некоторые по рассеянности клали терку вместе со спичками, отчего при ходьбе спички загора­лись. Я насмотрелся на прожженные карманы... Осо­бенно у курящих. В немецком трассирующем снаряде была пластмассовая красная коробочка, в ней отличная «сера» для спичек. На базаре коробочка стоила пятьде­сят рублей. Многие мальчишки добывали их на бро­шенных немецких позициях.

Старшего, Ваньку, разнесло на куски, второму по возрасту, Захару, оторвало два пальца и выбило глаз, малыши отделались синяками. Захар и малышня, в от­личие от матери, встретили меня с распростертыми объятиями, в момент посвятили в ребячьи тайны. То, что хозяйка встретила незваного гостя неласково, понять было проще пареной репы — в доме нечего было есть, не до гостей. Пареную рожь, собранную детьми в поле по колоску, съели утром, пареную крапиву с лебедой хозяй­ка предложить постеснялась.

Я выложил на стол припасы, выменянные в «Светлом луче», и хозяйка подобрела. Наступил вечер, электриче­ства не было, керосина тем более, зажгли лучину, ее специальным зажимом, наподобие бельевой прищепки, прикрепили к русской печи. Лучина потрескивала и ча­дила. За печкой мычал теленок.

— Катька вырастет,— сказал Захар,— тогда прихо­ди, молока будет море. Напоим от пуза, хоть захлеб­нись.

— Расскажи сказку,— попросила самая младшая, Зинка. В свете лучины ее глаза сверкали, как угольки. На полатях, куда мы забрались, было тепло. У ребяти­шек обувки не было, они и по снегу бегали босиком, мои сапоги тоже запросили каши, в дороге я перевязал правый проволокой. Сказку... Я пришел не сказки рас­сказывать.

— Захар, Никола, Дунь, Зин,— сказал я.— В войну у вас немцы ловили наших. Их было двое — мужчина в немецкой форме и женщина. Я их знал. Эта женщина была нашей соседкой. Расскажите, что вы знаете о бое, когда их хотели взять. Кто знает?

— Знаем! — сразу загалдели ребята, стоило прило­жить немало трудов, чтоб рассказывал один. Беседу вел Николка, самый шустрый и озорной. У него даже вес­нушки потемнели, когда он рассказывал.