Воронята

Велк направил пистолет на Ганси.

— Нет! — закричала Блю.

Времени не оставалось ни на что.

Адам ринулся в середину пентаграммы.

Как ни странно, там не было слышно ни звука, и как-то объяснить это было невозможно. Отзвук крика Блю донесся приглушенным, словно из-под воды. Воздух был неподвижен. Единственным истинным ощущением для Адама было ощущение электричества — едва заметное покалывание во всем теле от разыгравшейся вокруг него электрической бури.

Нив сказала, что важно не само убийство, а принесенная жертва. И, совершенно ясно, после этих слов Велк окончательно перестал что-то понимать.

А вот Адам понимал, что значит жертвоприношение, куда лучше, чем, как он думал, когда-либо сумеют понять хоть Велк, хоть Нив. Он знал, что оно вовсе не сводится к убийству кого-нибудь или выкладыванию фигуры из птичьих косточек.

По правде говоря, Адам уже очень, очень давно почти непрерывно совершал жертвоприношения и знал, что в этом деле труднее всего.

На своих условиях или вовсе никак.

Ему не было страшно.

Человек по имени Адам Парриш представлял собой сложное, великолепное единство мускулов и органов, синапсов и нервов. Он был чудом из движущихся частей и освоенного искусства выживания. Но самым важным в Адаме Паррише являлось то, что он всегда обладал свободой воли и умел быть сам себе хозяином.

Это было важнее всего.

Это всегда было важнее всего.

Вот это и значило — быть Адамом.

Опустившись на колени в центре пентаграммы, зарывшись пальцами в мягкую сырую почву, Адам сказал:

— Я приношу себя в жертву.

— Адам, нет! Нет! — раздался страдальческий вопль Ганси.

На своих условиях или вовсе никак.

Я стану твоими руками, — думал Адам. — Я стану твоими глазами.

Раздался звук, как будто кто-то переключил большой рубильник. Громкий треск. Земля под ними сдвинулась с места и начала вращаться.

Глава 46

Блю швырнуло на Ронана. Тот, упав после удара, который нанес ему Велк, только-только начал подниматься. Контуры огромных валунов, лежавших посреди леса, вдруг подернулись рябью, как будто она видела их сквозь воду, а озерцо вдруг разбушевалось и начало захлестывать берега. Раздался могучий, тяжелый звук, похожий на грохот приближающегося поезда, и в голове Блю осталась только одна мысль: со мною никогда не случается ничего по-настоящему плохого.

Деревья склонялись друг к дружке, как будто стремились выдрать корни из почвы. Наземь густо и страшно посыпались листья и обломанные ветки.

— Землетрясение! — крикнул Ганси. Он вскинул одну руку над головой, а другой цеплялся за дерево. В волосах у него было полно мусора.

— Посмотри, что ты натворил, кретин поганый! — заорал Ронан на Адама, который, пристально и настороженно глядя перед собой, стоял посреди пентаграммы.

Интересно, это когда-нибудь прекратится? — подумала Блю.

Землетрясение было, в буквальном смысле слова, такой сногсшибательной вещью, такой потрясающей вещью, такой неправильной вещью, что легко было поверить, что мир сломался окончательно и никогда больше не выправится.

Преодолевая пляску и стоны земли, Велк поднялся на ноги. Пистолет он крепко сжимал в руке. Оружие казалось еще чернее и уродливее, чем прежде, и принадлежало миру, где смерть бывала внезапной и несправедливой.

Велк сумел устоять на ногах. Пляска скал, кажется, начала замедляться, но все остальное продолжало мельтешить, словно в аттракционе из павильона смеха.

— Ты хоть представляешь себе, что делать со всем этим могуществом? — крикнул он Адаму. — Какая глупость! Все псу под хвост!

Велк направил пистолет на Адама и без дальнейших разговоров нажал на спуск.

Окружающий мир сразу замер. Листья продолжали сыпаться, и вода плескалась в озерце, но земля уже не раскачивалась.

Блю завизжала.

Все четыре пары глаз, не отрываясь, смотрели на Адама, который все так же стоял в центре пентаграммы. У него был совершенно растерянный вид. Он, нагнув голову, смотрел на свою грудь, свои руки. Следа от пули на нем не было.

Велк не промахнулся, но Адам не был ранен, и каким-то образом одно и другое было связано между собой.

Ганси глядел на Адама с невыносимой печалью. Это оказалось первым признаком из тех, которые дали Блю возможность понять, что произошло какое-то принципиальное, безвозвратное изменение. Если не во всем мире, то в Кейбсуотере. А если не в Кейбсуотере, то в Адаме.

— Почему? — спросил Ганси Адама. — Что во мне такого ужасного?

— Это никак не связано с тобой, — сказал Адам.

— Но, Адам… — воскликнула Блю, — что ты сделал?

— То, что следовало сделать, — ответил Адам.

Велк, остававшийся на своем месте в нескольких футах от них, издал какой-то сдавленный звук. Увидев, что его пуля не повредила Адама, он безвольно опустил руку с пистолетом, как ребенок, изображающий поражение в разыгранной понарошку перестрелке.