Воронка бесконечности

Ну, совестно, конечно, и неловко. Но, с другой стороны, и что с того? А что она теперь может сделать? Это так бывает в жизни.

Дело-то житейское.

Олежка, конечно же, что-то знал, что-то видел, чувствовал – она замечала это по его поведению. Но он молчал, хотя это было совершенно на него не похоже. Может быть, его еще можно понять – он боялся узнать правду. Но кто же она-то, в таком случае?!

Ей так не хватало его меланхолии, его романтического обожания, его неистовства… Да, но где все это сейчас, когда они здесь, только они одни, вдвоем, в этой квартире?.. Что же случилось? И где та горько-сладкая Воронка бесконечности, в которую они уплывали вместе? Их дар, их зачарованная Воронка? Она ведь была живая, трепетная, их Воронка: она стонала, дрожала, страдала, она дышала, чувствовала, извивалась… Она умирала от счастья! Может быть, в нее можно попасть не всегда? Это она начинала постепенно осознавать. Что же, они потеряли это право? Свое право на счастье. Но они же любят… Не могут друг без друга… Не могут?..

В окно стучал дождь. Черно-серый дождь уже не всхлипывал. Он распростер над Москвой свои огромные руки, безутешно рыдал и не успевал вытирать слезы, и бесконечные слезы дождя струились по его антрацитовым стеклянным щекам… Или это уже не дождь – а страх опять прилетел? За окном их ожидала черная ночь, холодная, слепая, глухая.

И вдруг ее пронзила, острием проткнула боль. Яркое, сверкающее воспоминание… Что же это? Ах, да!

…Августовский звездопад… Антрацитовая ночь в зачарованном лесу… Багрово-алая от страсти августовская ночь прерывисто дышала, смеялась, захлебываясь от счастья. Ночь подмигивала им яркими глазами августовских звезд, а изредка теряла какую-нибудь звезду – она медленно скатывалась по небу на землю, как сверкающая слеза… Страсть была душистой ночью, лесом, небом, травой, поваленным деревом, ночным свежим воздухом. И светила им сверху луна: молочно-белый плафон плыл в вышине. И страсть была молочно-белой луной и распахнутыми глазами крупных, ярких августовских звезд, глядевших на них сквозь деревья…

Зачарованная багрово-алая Воронка страсти затягивала глубже, глубже… глубже… А страсть извивалась оранжево-рыжими языками пламени, захлебывалась восторгом, счастьем! Страсть умирала от счастья и рождалась вновь.

Его глаза силой телепортации поднимали ее до самого неба, и они вместе взлетали ввысь, как на гигантских качелях, а потом падали вниз с головокружительной высоты, чтобы снова взлететь. Летело, гудело огромное чертово колесо, а небо все падало и падало на землю.

Лес хохотал, вспыхивал, гас. Небо устремлялось ввысь, а потом опрокидывалось на землю. А захлебывающаяся в экстазе страсти мелодия грохотала, гремела в мажоре, разбрызгивая вокруг тысячи разноцветных искр, звенела небесными колокольчиками чуть слышно, почти замирая. Торжествующая, неотвратимая, хохочущая музыка Вальпургиевой ночи.

То любви недуг… и его умиравшие от страсти любимые глаза.

Мудрость природы. Языческий ритуал. Соединение с Вечностью. Две души становились одной – и летели, и звенели, сплетясь в одну, и падали в зачарованную Воронку бесконечности… А дна у нее не было…

– Майечка, лапа, ты что, плачешь?

Надо же, а она даже и не заметила, как покатились слезы…

– Нет, ну что ты! – она резко села в постели. Надо контролировать себя. – Просто… Ой, что-то в глаз попало, и потом, с утра аллергия замучила! – И она стала демонстративно тереть глаза, чтобы незаметно, как ей казалось, вытереть слезы. А потом, посмотрев на часы, ровным тоном сообщила: – Все, уже пора, ехать отсюда почти два часа, а уже поздно.

Что ж потом? Но окончен тот путь – нет возврата.
Если любишь – не ждешь горя, боли, утраты.
А король? Он тебя потерял, но не смирился – он верил…

В автобусе, по дороге домой, Олежка пытался расшевелить, рассмешить ее, рассказывал анекдоты.

– Слушай, Майк, а этот ты знаешь, про нашу девятую пятилетку, которая сейчас? Значит, так: ну, вот притащили в вытрезвитель пьяного мужика, спрашивают, как зовут, где живет, сколько лет. На все у него одно: «Не знаю, не помню…». Только на вопрос, а какой сейчас год, отвечает: «Наступает третий, решающий…»

Она улыбнулась через силу, но почти весь остаток пути они молчали. Ощущение отстраненности преследовало ее. Наверное, Олежка испытывал те же чувства: он не пытался заговаривать с ней, обнять, прижать к себе, как раньше.

Любить. Не получается. Любить. Перед ее глазами возникла вдруг открытая книжка, на странице которой она прочла строчку стихотворения известного эмигрантского поэта первой волны:

…Свою умершую любовь мы в страхе к сердцу прижимали

[46].

Много лет назад. Я…