Воронка бесконечности

Но так хотелось избавиться, наконец, одним махом от зачарованной Воронки бесконечности. Теперь она была невозможна, немыслима, выведена за скобки моей жизни. Теперь она была запрещена, объявлена в розыск, поставлена вне закона. И надо, обязательно надо было убить ее – любовь-Воронку. Вырвать ее всю, с корнем, как разросшийся внутри меня и вылезающий наружу жирный сорняк. Избавиться от пронзительной тоски, от роя назойливых жужжащих мух-мыслей в голове. Избавиться от Олежки так же решительно, как несколько месяцев назад я избавилась от его ребенка…

И, в отличие от Игоря, который был мне неприятен, Гоша меня скорее заинтересовал своей сдержанностью, молчанием, силой, а еще, как мне показалось, – мужественностью, надежностью.

…Играла нежная песня Golden Slumbers — ее трогательная мелодия, вкрадчивый голос Маккартни обволакивали, расслабляли.

И Гоша обнимал меня, целовал, держа на коленях, словно тоже обволакивая, расслабляя…

Sleep, pretty darling, do not cry
And I will sing a lullaby

…[45]

…Я и не заметила, как закончилась песня, как потом остановилась кассета в магнитофоне, погас свет, как Гоша, продолжая целовать меня, поднял на руки и понес к дивану И вот тут слезы неудержимо покатились из глаз…

Он прошептал:

– Майя… Что? Не надо?

Я кивнула, сама толком не понимая, что это – да? нет? – но промолчала… И поняла, что Рубикон уже перейден.

«Какой он мужественный, сильный», – думала я потом, когда все было кончено и мы лежали рядом в постели.

Как хотелось поверить! Себе, в себя. Как хотелось опереться! На него.

Странный букет чувств – стыд, глухое разочарование, раскаяние, радость, облегчение… Свободна, наконец? Хотелось плыть по воле волн, тем более, что для этого и делать-то ничего не надо было – только слушаться течения.

Дома, в комнате, поздно вечером, я сидела в темноте и старательно не думала ни о чем. Стоило закрыть глаза – и возникал Олежка. Он тихо садился рядом и молчал – я не слышала его голоса, – а только пристально и очень внимательно смотрел своими темно-серыми глазами прямо мне в глаза, чувствуя, зная все. В его глазах я читала:

– Но ты ведь не сможешь забыть все это… Правда? Цветочек мой…

И я отвечала ему, только вслух, вполголоса:

– Нет, смогу! А может, и не смогу, только это ведь уже неважно – все равно это будет уже без тебя…

А я читала в его глазах дальше:

– Так ты все это забыла… Так быстро… Но как же так?

И хотелось заорать во все горло:

– Нет! Конечно, не забыла! Нет!! И не смогу!!!

Ну, да! Заорать – и переполошить весь дом.

Она распахнула дверь в мою комнату, влетела, не спросив разрешения, подскочила к дивану, плюхнулась рядом, бесцеремонно, вызывающе посмотрела мне в глаза.

– А вот это уже предательство! – Она швырнула мне в лицо эти слова. Бросила их жестко, почти жестоко. Как будто пощечину звонкую залепила.

– Нет уж, извини! И уймись, пожалуйста, будь так добра! – с каким наслаждением я отбила брошенный мне, как в волейболе, мяч. – Это просто обман или, лучше сказать, банальная измена, а вовсе никакое не предательство, ясно тебе? Все в жизни бывает, дело-то житейское… И нельзя к этому относиться так серьезно, как ты это делаешь.

Она молчала, только смотрела, насупившись, исподлобья. Потом, помолчав, ехидно заметила:

– Ну, ты же лингвист! Конечно, в русском языке слово измена звучит все-таки чуть мягче, чем предательство… Ведь дело-то, как ты говоришь, житейское. Но только… ты ведь сама знаешь, чего стоит эта игра слов? А вот в итальянском языке эти два слова соединены в одном и имеют одно и то же значение.

– Ну и фиг с тобой и с этой твоей, как ее там, всепоглощающей любовью-Воронкой! Воронка бесконечности, подумаешь! И если тебе хочется там оставаться, в этой проклятой Воронке – вперед, и с песней, и больше жизни, поспевай, не задерживай, шагай!

…Ну, все правильно! Эта святоша никогда бы так не поступила. Нет, она будет сидеть дома, у окна – а вдруг Он пройдет мимо! – и хранить верность своей вечной верной Любви, которая каждый день тихо и незаметно сжигает, уничтожает ее. Теперь будет приносить себя в жертву этой невозможной, больной любви-Воронке, которая стала, может быть, даже ее Пирамидкой, как в детстве…

Как-то вечером отец в задушевной беседе спросил, хотя это было вовсе не в его правилах, что, собственно, связывает меня с Деятелем, которого он уже не раз видел, когда тот приходил ко мне. Весна тогда уже насмерть разругалась с зимой и, прогнав загостившуюся соперницу, уверенно и прочно заняла ее место.

– Майк, но как же так?.. – с удивлением и тревогой в голосе проговорил отец. – Я что-то, честно, говоря, не понимаю… Не понимаю тебя.

– Отец… ну а что? Деятель… он такой серьезный. Молчит, очень сдержанный, но зато если уж что-то скажет… Это надо ценить.

…И я вдруг вспомнила один недавний, совсем короткий разговор с Гошей.

– Все у нас так неожиданно началось, и ведь ты должен был бы… относиться ко мне по-другому… иначе… Ну, скажем так… несерьезно.

– Да, мог бы. Но этого не произошло, – сказал, как отрезал.