Воронка бесконечности

Ничего себе влипла, теплая попалась компания, во, Катька, дает! А меня-то с какой радости сюда занесло? И к чему что-то говорить, убеждать этих в чем-то?! Все равно не поймут. Мы говорим даже не на разных языках, а как если бы домашняя кошка вдруг вздумала беседовать со злобной бездомной собакой… Да и вижу я этого Толяна в первый и уж, надо думать, в последний раз. Правда, у нас в стране многие думают так, как он…

Вероятно, почувствовав, что хватил через край, и заметив выражение моего лица, Толян вдруг словно опомнился, одернул сам себя, сменил пластинку, заговорил примирительно и как-то вкрадчиво:

– Слушай… Да ладно уж… И вообще, Майя… ну, не твоего ума это дело… Ты вон какая красивая девчонка, и нечего тут умничать. А то… книжек, поди, начиталась, обалдела, что ли, совсем, ишь, деловая какая выискалась! Ну, все, проехали уже! Хорош выкобениваться, годится? – нагло заявил он. – И ва-аще, нечего тебе забивать свою хорошенькую головку всякой фигней… А то, гляди, так и внешность испортишь… – Толян говорил медленно, с расстановкой, и глаза у него сделались наглые, масленые, расплылись, зрачки стали маленькие-маленькие.

Он цинично рассматривал меня, обволакивая взглядом, сразу ставшим масленым, так, словно уже уединился со мной где-то в пустой комнате и там уже стягивал водолазку, юбку… Он процеживал и выплевывал слова сквозь зубы, одно за другим, словно щелкая семечки, сидя где-то на завалинке, а последние произнес издевательским тоном, словно по неразумной головке потрепал или по нежной девичьей ручке снисходительно погладил.

Сашка нагнулся к Толяну, что-то прошептал, наверное, хотел остановить его, урезонить, но тот отмахнулся от него, как от назойливо жужжащего у самого уха комара.

– А знаешь что? Ты вообще-то зачем сюда пришла? Для умных дискуссий или… Давай-ка с тобой лучше выпьем чего покрепче – водочки? – на брудершафт, а потом пойдем потанцуем – в другую комнату, конечно, а то чего спорить? Ты мне сразу понравилась, вот как только вошла, только чего-то выпендриваешься слишком уж…

Неискренность, хамство, незатейливый расчет склеить и уложить девочку в койку прямо здесь и сейчас, уверенность в том, что она только и мечтает с ним переспать, просто цену себе набивает – все это выпирало из него прямо клочьями, как лезет тут и там грязными клочьями ватин и торчат пружины из старой, обитой дерматином двери. От обиды я задохнулась, не знала, стоит ли отвечать что-либо этому придурку, только кусала губы от досады. Прожженный циник, к тому же хам невежественный – вот он кто! Как ужасно, когда злоба, ненависть, зависть в человеке достигает критической точки. Я замечала уже не в первый раз: у этих людей даже язык совсем другой. Мы просто говорим на разных языках и, наверное, никогда не поймем друг друга.

А еще я подумала, что, будь здесь Олежка и услышь он такие слова, обращенные даже не ко мне, а к какой-нибудь другой девчонке, то он уж точно разобрался бы с этим Толяном, вышел бы с ним на улицу, поговорил бы с ним на свой манер… Ведь что-то подобное уже случилось однажды, когда мы с Олежкой были в какой-то компании, и мне чуть ли не силой пришлось удержать его от такого разговора.

И тут я, наконец, поняла, что так настораживало на этой хате. Этой компании не хватало элементарного воспитания. Искренности. Но, главное, этому народу в компании не хватало достоинства.

Мне стало совсем уж противно – захотелось немедленно уйти. Но в этот момент наевшийся и напившийся народ встал из-за стола и на полную мощность включил модную рок-оперу «Иисус Христос суперстар». После застолья начался танцевальный междусобойчик под Битлов, Mummy Blue и остро модную заводную Yellow River. Почти сразу же кто-то погасил верхний свет, в комнате горела теперь только тусклая лампа-бра в дальнем углу. Полутьма. Интим… Народ стал разбиваться на пары, и спустя какое-то время возникла острая нехватка места, поскольку стремление пар склеиться и где-нибудь уединиться естественным образом возрастало в зависимости от выпитого.

Народ в комнате сильно поредел, а два-три оставшихся парня были, очевидно, ярыми поклонниками блатной лирики: они с надоедливым постоянством крутили «Мама, я жулика люблю!» в исполнении не то Алеши Дмитриевича, не то кого-то еще – я неважно разбиралась в классике блатного шансона… Катьки нигде не было, она, конечно, уединилась со своим Сокровищем… И я стала подумывать, что надо бы уходить, а то поздно будет возвращаться, да и здесь меня ничто не держит, и отец просил вернуться не под утро, когда вдруг услышала:

– Не помешаю?.. Знаешь, я не понимаю, как это может кому-то понравиться. Неужели тебе нравится такая музыка? – и рядом со мной на диван присел молодой человек, на которого я, как ни странно, до сих пор как-то не обратила внимания в этой компании.