Ворота Расёмон

Я: Тот, кто украл мой покой. Тот, кто лишил меня способности наслаждаться жизнью. Впрочем, не только меня. Тот, кто сбивает нас со «срединного пути», которому учили китайские мудрецы. Твой путь усеян жертвами. О них рассказывают нам история литературы и газетные статьи.

Голос: И как бы ты меня назвал?

Я: Я… я не знаю, как тебя назвать. Если воспользоваться чужими словами… Ты – сила, которая больше, чем мы. Ты демон, что управляет всеми нами.

Голос: Можешь себя поздравить. Я не прихожу к кому попало.

Я: Ну нет, я предпочёл бы держаться от тебя подальше. Там, куда ты являешься, не бывает покоя. А взгляд твой проникает везде, как рентгеновские лучи.

Голос: Что ж, тогда будь начеку.

Я: Конечно, буду. Каждый раз, когда берусь за перо…

Голос: Когда берёшься за перо, ты сам начинаешь звать меня.

Я: Да кто тебя зовёт?! Я мелкий писатель, один из множества. И таким хочу оставаться – иначе прощай, покой. Но стоит взять в руки перо, и ты того и гляди…

Голос: Тогда остерегайся – вечно! Быть может, всё, что ты напишешь, я воплощу в реальности. Прощай. Однажды я приду к тебе снова.

Я (оставшись один): Акутагава Рюноскэ! Акутагава Рюноскэ, крепко держись корней! Ты тростинка, колеблемая ветром. Ты не знаешь, в какой момент поменяется погода. Крепко стой ногами на земле. Ради себя самого. И ради своих детей. Не поддавайся тщеславию. Но и не принижай себя. Начни всё сначала – прямо сейчас.

1927 г., опубликовано посмертно

Приют журавля

1

…Дом был небольшой, с простыми, изящными воротами. В округе подобных особняков имелось немало; но отдельные штрихи – табличка с названием «Приют журавля» и деревья в саду, свесившие ветви за ограду, – сообщали ему особую элегантность.

Хозяина звали Хорикоси Гэнкаку; имя – а точнее, псевдоним – Гэнкаку, собственно, и означало на поэтическом языке «журавль». Он был довольно известным художником, но состояние заработал не живописью, а тем, что запатентовал печати из каучука. Или, быть может, продажей земельных участков, в которые вложил полученные от патента деньги. Принадлежавшая ему самому земля за городом была совершенно бесплодной – даже имбирь там не рос. Зато этот район, выстроенный в едином стиле, с красными и синими черепичными крышами, теперь обрёл популярность и стал чем-то вроде местной достопримечательности.

Итак, «Приют журавля» представлял собой небольшой дом с простыми и изящными воротами. Особенно живописен он был зимой, когда ветви сосен, возвышавшихся над оградой, по старинке подвязывали верёвками, чтобы защитить от снега, а у входа, над устилавшей землю сухой хвоей, алели ягоды ардизии. К тому же располагался дом в тихом переулке – даже торговцы тофу сюда не заглядывали, а ставили ношу на большой улице и трубили в рожок, призывая покупателей.

– Что за название – «Приют журавля»? – подивился длинноволосый студент художественного училища с палитрой под мышкой, обращаясь к товарищу, одетому в такую же форму с золотым позументом, когда их случайно занесло в переулок.

– Не знаю… может, какая-то игра слов на тему родового гнезда?

Оба беззаботно рассмеялись и прошли мимо; на дороге остался лишь выброшенный окурок дешёвой сигареты «Золотой нетопырь», от которого тонкой струйкой поднимался синеватый дымок.

2

Дзюкити ещё до того, как был принят зятем в семью Гэнкаку, начал работать в банке – и потому возвращался домой уже затемно, при свете электрических фонарей. Последние несколько дней он, едва заходя во двор, чувствовал запах. Так пахло дыхание старика Гэнкаку, страдавшего – что было редкостью для его возраста – туберкулёзом и потому прикованного к постели. Но едва ли дыхание могло долетать до двора. Всходя на крыльцо, в зимнем пальто и с портфелем под мышкой, Дзюкити думал о своих расшалившихся нервах.

Гэнкаку занимал комнату в отдельной пристройке; он не вставал на ноги и либо лежал на футоне, либо полусидел, опираясь спиной на ворох одеял. Зять, сняв пальто и шляпу, обязательно заглядывал в дверь со словами: «Я дома» или «Как вы сегодня?» В комнату он заходил редко – и оттого, что боялся заразиться, и оттого, что не переносил пресловутого запаха. Старик обычно отвечал односложно: «А!» или «Пришёл?» Слыша слабый – чуть громче дыхания – голос, Дзюкити порой корил себя за чёрствость, но всё равно не решался переступить порог.

Следом Дзюкити шёл здороваться с тёщей, О-Тори, помещавшейся рядом с гостиной – комнату с мужем она давно не делила. Ещё до того, как тот слёг, лет семь-восемь назад, у неё отнялись ноги; даже до отхожего места она не могла дойти сама. Говорили, будто Гэнкаку в своё время привлекло не только её происхождение – отец О-Тори занимал высокий пост при тогдашнем князе – но и красота невесты. Сейчас, в преклонном возрасте, её глаза ещё хранили тень этой красоты, хотя в остальном О-Тори, сидя на постели и с великим тщанием штопая белые носки-таби, напоминала мумию. Спросив: «Как вы сегодня себя чувствуете, матушка?», – Дзюкити проходил в маленькую, на шесть татами[134], гостиную.