Ворота Расёмон

Частенько, проводив отца, сидевшая у швейной машины О-Судзу откладывала работу и задумывалась. Гэнкаку и до появления другой женщины нельзя было назвать образцовым родителем. Впрочем, добросердечная О-Судзу от него этого и не требовала. Её тревожило только, что отец то и дело увозит к любовнице картины и антикварные вещицы. О-Ёси она помнила с тех пор, как та служила горничной, и ни в чём её не подозревала, зная её робкий и застенчивый нрав. Но мало ли, что замышляет её старший брат, державший рыбную лавку на окраине Токио? Он казался О-Судзу человеком чрезвычайно ушлым и хитрым. Иногда она делилась беспокойством с Дзюкити, но тот лишь отмахивался. «Я уж точно твоему отцу не могу указывать», – говорил он, и О-Судзу не оставалось ничего, кроме как умолкнуть.

– Неужели отец считает, что О-Ёси оценит картины Ло Пиня?[135] – порой намекал Дзюкити тёще. Но О-Тори, поднимая взгляд на зятя, лишь криво усмехалась:

– Такой уж у него характер. Он даже у меня вечно спрашивает: «Что ты думаешь про эту тушечницу?» – будто я в этом разбираюсь.

Время, впрочем, показало, что тревоги были напрасными. Прошедшей зимой Гэнкаку слёг и ездить к любовнице больше не мог. О-Ёси удивительно спокойно согласилась расстаться; вести с ней переговоры выпало Дзюкити – впрочем, условия разрыва подготовили его жена и тёща. Старший брат, которого так опасалась О-Судзу, тоже не стал чинить препятствий и без каких-либо споров согласился с предложенным: О-Ёси получала тысячу иен единократно и должна была поселиться в доме своих родителей на побережье Кадзуса, а на ребёнка ей будут каждый месяц выплачивать небольшую сумму. К тому же брат безо всяких напоминаний принёс драгоценную утварь для чайной церемонии, которую оставил в доме любовницы Гэнкаку. Будто стремясь искупить прежние подозрения, О-Судзу прониклась к нему самыми добрыми чувствами.

– Если вам тяжело заботиться о больном, сестра может вам помогать, – сказал брат О-Ёси.

Прежде чем отвечать, О-Судзу посоветовалась с матерью. Видимо, зря: О-Тори велела ей соглашаться – пусть, мол, О-Ёси хоть завтра приезжает, да и Бунтаро с собой привозит. О-Судзу, опасаясь, что для матери это окажется слишком болезненно, да и всем им будет нелегко уживаться под одной крышей, много раз пыталась её переубедить, но тщетно. В то же время и сама О-Судзу, оказавшись в роли посредника между своим отцом и старшим братом О-Ёси, чувствовала, что не может отказать просто так.

– Если бы я не знала – другое дело. А теперь мне будет неловко перед О-Ёси, – заявила мать.

О-Судзу ничего не оставалось, кроме как сообщить брату О-Ёси, что семья согласна на её приезд. Возможно, она, будучи совсем неискушённой в жизни, совершила промах: когда из банка вернулся Дзюкити и узнал о случившемся, между его изящных бровей пролегла хмурая складка.

– Лишние руки в доме – это, конечно, прекрасно… А всё-таки надо было тебе спросить у отца. Если бы он отказался, то и с тебя бы никакого спроса не было, – посетовал он.

– И верно… – согласилась подавленная О-Судзу. Но заводить такой разговор с умирающим отцом, который наверняка скучает по О-Ёси, представлялось ей совершенно невозможным.

…Теперь, беседуя с О-Ёси и её сыном, она вспоминала все эти перипетии. Гостья, не отваживаясь протянуть руки к жаровне, сбивчиво рассказывала про своего брата и про Бунтаро. За прошедшие несколько лет она так и не избавилась от деревенского выговора – и в какой-то момент О-Судзу почувствовала, что он звучит успокаивающее. Тревожила её лишь мать, которая лежала в соседней комнате, за перегородкой-фусума, тихо-тихо – даже ни разу не кашлянула.

– Значит, вы сможете остаться на недельку?

– Да, если не буду вам в тягость.

– А сменная одежда вам разве не нужна?

– Брат сказал, что вечером привезёт. – О-Ёси достала из-за пазухи карамельку и сунула заскучавшему Бунтаро.

– Тогда я скажу отцу. Он в последнее время совсем ослаб. Ухо вот застудил, которым ближе к окну лежал. – О-Судзу, перед тем как подняться со своего места возле жаровни, зачем-то снова поставила на огонь чайник. – Матушка! – позвала она.

О-Тори что-то ответила – голос звучал заспанно, точно дочь её разбудила.

– Матушка, О-Ёси-сан приехала.

О-Судзу с облегчением поспешила встать, избегая смотреть на О-Ёси. Проходя мимо соседней комнаты, она вновь произнесла:

– О-Ёси здесь!

О-Тори лежала, зарывшись подбородком в воротник ночной рубашки, – но, когда взглянула на дочь, в глазах её промелькнуло что-то вроде улыбки:

– А, уже?

Остро ощущая спиной присутствие О-Ёси, О-Судзу суетливо засеменила по выходящей на заснеженный двор галерее в пристройку к отцу.

После залитой светом галереи комната показалась О-Судзу особенно тёмной. Гэнкаку только проснулся, и Коно по его просьбе читала ему газету. Взглянув дочери в лицо, он сразу спросил:

– О-Ёси?

Хриплый голос прозвучал до странности требовательно – точно на допросе. Стоя у порога, О-Судзу машинально ответила:

– Да.

Последовала тишина.

– Сейчас приведу её.

– Да… Она одна?

– Нет…

Гэнкаку молча кивнул.