Ворота Расёмон

Девчонка выглядела настоящей деревенщиной: волосы без следов масла собраны в простой старомодный узел на затылке, щёки багровые, обветренные – видимо, оттого, что их постоянно тёрли. Замызганный шерстяной шарф желтовато-зелёного цвета свисал до колен, куда она поставила большой узел, придерживая его загрубевшей от мороза рукой. В этой руке она крепко, будто драгоценность, сжимала билет – красного цвета, в третий класс. Мне не понравился простоватый вид девчонки, была неприятна её грязная одежда. И, наконец, раздражала глупость: неужели она не отличает третий класс от второго? Поэтому я, продолжая дымить сигаретой, наконец вытащил из кармана вечернюю газету и развернул её – чтобы хоть так забыть о существовании попутчицы. Тут падавший на газетный лист естественный свет внезапно сменился электрическим, в котором столбцы плохо пропечатанного текста показались неожиданно яркими: поезд въехал в первый из многочисленных на линии Йокосука тоннелей.

Скользя по бумаге взглядом в этом искусственном освещении, я не находил среди множества обыденных новостей ничего, что могло бы рассеять мою меланхолию. Обсуждение мирного соглашения, свадьбы, коррупционные скандалы, некрологи – с того момента, как мы въехали в тоннель, мне стало мерещиться, будто поезд движется в обратном направлении, и я машинально читал одну скучную заметку за другой. При этом, конечно, я ни на секунду не забывал, что передо мной сидит девчонка, в которой словно воплотилась вся грубая действительность. Поезд внутри тоннеля, девчонка-деревенщина, да ещё и газета, полная бульварных новостей – что это, как не аллегория самой нашей жизни, бессмысленной, пошлой, скучной? Окончательно разочаровавшись, я бросил читать, вновь прислонился головой к оконной раме и задремал, закрыв глаза, будто мёртвый.

Прошло несколько минут. Я вдруг почувствовал некую угрозу и, машинально открыв глаза, огляделся. Оказалось, в какой-то момент девчонка пересела с противоположной стороны купе ближе ко мне и теперь изо всех сил пыталась открыть окно. Тяжёлая рама не поддавалась. Обветренные щёки покраснели ещё сильнее; до меня доносилось сопение вперемешку со шмыганьем. Тут, конечно, даже мне следовало бы проникнуться сочувствием и помочь. Но, судя по тому, как по обеим сторонам всё ближе сходились к рельсам склоны гор, покрытые светлеющей на фоне вечернего неба сухой травой, поезд снова въезжал в тоннель. Девчонка, тем не менее, вовсю старалась опустить форточку. К чему? Мне это казалось странной прихотью, и я, исполнившись неприязни, холодно наблюдал, как потрескавшиеся руки отчаянно борются с оконной рамой, – желая в глубине души, чтобы усилия не увенчались успехом. Поезд с рёвом влетел в тоннель, и одновременно девчонке всё-таки удалось сдвинуть раму. В вагон ворвался удушливый, чёрный от сажи дым. Сразу стало нечем дышать. У меня и до того болело горло; теперь же я не успел даже прикрыться платком – дым ударил в лицо, и я сразу закашлялся, да так, что и вздохнуть не мог. Девчонка, однако, не обращая на меня внимания, высунула голову наружу и пристально смотрела вперёд, по ходу поезда; ветер во тьме тоннеля трепал её волосы. Пока я глядел на её силуэт в дыму и свете электрических ламп, за окном начало светлеть; повеяло прохладой, наполненной запахами – земли, сухой травы, воды. Не случись этого, я, наконец справившись с кашлем, наверняка не удержался бы и выругал девчонку, заставив закрыть форточку.

Но вот поезд наконец выкатился из тоннеля и приблизился к железнодорожному переезду на окраине бедного городка в окружении покрытых жухлой растительностью гор. Вокруг, куда ни глянь, теснились домишки с соломенными и черепичными крышами. В спускавшихся сумерках колыхался одинокий белый флажок – видимо, махал смотритель. Едва мы выехали на свет, как я в тот же миг увидел троих краснощёких мальчишек, которые стояли, прижавшись друг к другу, по ту сторону переезда, – совсем мелкие, будто придавленные к земле хмурым небом, и одетые в такие же тусклые цвета, как и их городок. Глядя на приближающийся поезд, они замахали руками и изо всех сил закричали звонкими голосами, я понять не мог зачем. Тут всё и случилось. До пояса высунувшись из окна, девчонка протянула обветренные руки, замахнулась, и на ожидавших поезда мальчишек с неба упало пять-шесть мандаринов – тёплого солнечного цвета, который мгновенно согрел мне сердце. Я затаил дыхание и в следующее мгновение понял всё. Девчонка, видимо, ехала работать – к кому-нибудь в услужение или подмастерьем – и бросила фрукты, которые прятала за пазухой, своим младшим братьям, специально пришедшим её проводить.