Ворота Расёмон

Пока он говорил, я, оправившись от первоначального потрясения, наконец рассмотрел его внимательно. Это был импозантный мужчина с сильной проседью в волосах, с широким лбом, впалыми щеками и не по возрасту живым взглядом, одетый в очень приличные, хоть и без гербов, накидку-хаори и шаровары-хакама. Рядом на татами, как полагается, лежал его веер. Правда, мне сразу бросилось в глаза, что на левой руке у него нет одного пальца. Заметив это, я невольно отвёл взгляд.

– Что вам угодно? – не слишком любезно поинтересовался я, закрывая книгу. Излишне говорить: столь внезапное появление гостя вызвало у меня раздражение; подозрительно было также, что смотритель виллы не обмолвился о нём и словом. Посетителя, впрочем, мой холодный тон не смутил – он, вновь склонившись передо мной до пола, забубнил, точно повторяя заученный текст:

– Простите, что не представился сразу. Меня зовут Накамура Гэндо. Вы, наверное, меня не помните, но я каждый день посещаю ваши лекции. Прошу вас, не могли бы вы дать мне дополнительную консультацию?

Тут мне показалось, будто я наконец понял, зачем он явился, однако мне по-прежнему не нравилось, что меня поздним вечером оторвали от приятного чтения.

– У вас есть вопросы по лекции? – На этот случай у меня был заготовлен прекрасный ответ: «Давайте обсудим их завтра после занятия».

На лице посетителя не дрогнул ни мускул. Уставившись себе в колени, он продолжал:

– Нет, не вопрос. Но очень хотелось бы услышать ваше мнение обо мне – с точки зрения этики. Видите ли, двадцать лет назад в моей жизни кое-что произошло, и я перестал понимать самого себя. Узнав о трудах столь крупного специалиста, как вы, сэнсэй, я подумал: задача моя разрешима, – и потому пришёл сегодня к вам. Что скажете? Согласитесь ли выслушать мою историю – хоть она, возможно, вас утомит?

Я медлил с ответом. Конечно, я исследовал этику как учёный, но никогда не льстил себе надеждой, будто эти знания позволят мне быстро разрешать этические вопросы в реальной жизни. Гость, кажется, заметил мою нерешительность, потому что поднял глаза от своих коленей, обтянутых хакама, и, просительно заглядывая мне в лицо, чуть более естественным, чем раньше, тоном вежливо продолжал:

– Конечно, я не настаиваю на том, чтобы сэнсэй выносил суждение. Но, поскольку я уже много лет бесконечно ломаю голову над своими вопросами, мне принесло бы огромное облегчение, если бы я мог просто рассказать о том, что меня мучит.

Теперь я чувствовал: дать ему выговориться – мой долг. В душе зашевелилось недоброе предчувствие – вместе с осознанием вдруг свалившейся на меня огромной ответственности. В попытке заглушить тревогу я принял невозмутимый вид и, как ни в чём не бывало, пригласил посетителя сесть по другую сторону от тусклой лампы:

– Как бы то ни было, расскажите мне сперва, что случилось. Тогда уж станет понятно, смогу я выразить какое-то мнение – или нет.

– Благодарю вас – совсем недавно я и надеяться не мог на то, чтобы с кем-то побеседовать…

Человек по имени Накамура Гэндо беспалой рукой взял лежавший на татами веер и, время от времени украдкой поглядывая на Ивовую Каннон у меня за спиной, начал рассказывать – прерывистым, печальным, монотонным голосом.

—

Всё началось в 1891 году. Как вы знаете, тогда произошло большое землетрясение Ноби. Наш город, Огаки, с тех пор полностью изменился. Прежде здесь было только две начальных школы: одну построил в своё время местный князь, другую – горожане. Я работал в школе К., основанной князем, а за несколько лет до землетрясения окончил с отличием префектуральное педагогическое училище, благодаря чему был на хорошем счету у директора и жалованье получал высокое, целых пятьдесят иен в месяц. В наше время, конечно, на такие деньги не проживёшь, но двадцать лет назад я, хоть и не был богачом, всё-таки ни в чём не нуждался и, более того, служил для коллег предметом зависти.

Вся моя семья состояла из единственного человека – моей жены. В брак я вступил за пару лет до описываемых событий. Невеста была дальней родственницей директора школы и, оставшись без родителей в совсем юном возрасте, вплоть до замужества воспитывалась в его доме как дочь. Звали её Саё. Странно, наверное, мне говорить об этом, но она была бесхитростной, застенчивой девушкой – хоть, возможно, и слишком замкнутой по натуре, тихой и незаметной. Мы с ней были – два сапога пара и, хотя не испытывали особого счастья, проводили дни в мире и покое.