Ворота Расёмон

Разговор о повторной женитьбе со мной завёл директор школы, бывший опекуном Саё. Я знал, им движет только забота обо мне. Случилось это примерно через год после землетрясения, но на самом деле он делал намёки и раньше, стараясь вызнать, что я думаю о такой перспективе.

Выслушав его, я с удивлением понял: речь идёт о второй по старшинству дочери семейства Н., в чьём доме вы сейчас живёте. Я ходил к ним заниматься дополнительно с её младшим братом-четвероклассником. Обсуждать брак я, конечно, сразу отказался: я был простым учителем и не ровней состоятельным Н. Да и выглядело бы странно: репетитор женится на дочке – того и гляди на пустом месте пойдут сплетни. Имелась у меня и другая причина: конечно, с глаз долой – из сердца вон, и горевал я уже меньше, но всё-таки тень Саё, которую я убил своими руками, незримая, следовала за мной, будто хвост кометы.

Директор, однако, прекрасно меня понимая, вновь и вновь терпеливо уговаривал: мол, мне, человеку ещё молодому, жить холостяком будет трудно, да и девушка мной интересуется, а потому он берётся выступить посредником – это сразу закроет сплетникам рты; и, наконец, для стажировки в Токио, о которой я мечтал, статус женатого человека был бы большим плюсом. Слыша всё это, я уже не мог упрямиться дальше. Надо сказать, девушка слыла красавицей – и, хоть мне неловко говорить такое, но я не мог не думать и про семейный капитал. Постепенно я начал отвечать уклончиво: мол, «надо поразмыслить», или «может, на следующий год». В конце концов свадьбу назначили на осень 1893 года.

Примерно тогда же я к своему удивлению впал в подавленное состояние и как будто лишился сил. Даже в школе я, опёршись на стол, частенько погружался в глубокую задумчивость – так, что даже не слышал колотушек, возвещающих начало урока. Притом я не мог объяснить, что именно меня удручает; какие-то шестерёнки в голове словно бы стали мешать друг другу – и за этим скрывалась тайна, которой я не понимал. От таких мыслей делалось не по себе.

Состояние это продолжалось месяца два – пока не начались летние каникулы и я как-то вечером, гуляя, не заглянул в книжный магазин позади храма Хонгандзи. Там мне попалось несколько номеров популярного журнала «Панорама в картинках»[33] – их украшенные литографиями обложки соседствовали с книгой «Рассказы о привидениях» и гравюрами Огаты Гэкко. Задержавшись в магазине, я взял один из журналов в руки. На обложке был разрушенный дом и языки пламени, а надпись в две строки под ним гласила: «Выпуск от тридцатого октября 1891 года. Описание землетрясения, произошедшего двадцать восьмого октября». Стоило мне увидеть это, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Казалось, кто-то с издевательским смехом зашептал мне в ухо: «Вот оно. Вот оно!» В полумраке магазина, где ещё не успели зажечь свет, я торопливо заглянул в журнал. Один из рисунков изображал жестокую гибель целой семьи, придавленной рухнувшей крышей. На другом земля, расступившись, поглощала женщину с детьми. На следующем… не стоит перечислять их все. Скажу лишь, что журнал будто перенёс меня на два года назад. Падение железнодорожного моста через реку Нагара; разрушение прядильной фабрики «Овари»; солдаты третьей дивизии, откапывающие трупы; уход за пострадавшими в больнице Аити – видя одну за другой эти ужасающие картины, вспоминал те проклятые дни, как наяву. В глазах у меня стояли слёзы. Тело била дрожь. Душу переполняли неясные чувства – не боль и не радость… Наконец я увидел последний рисунок – и до сих пор помню, как был потрясён в тот момент. На нём корчилась в мучительной агонии женщина – на спину ей упала балка. По другую сторону клубился чёрный дым, в воздухе рассыпались алые искры. Моя жена! Её гибель! Я едва не выронил журнал – и едва сдержал крик. Но ещё больше, чем картинка, меня напугало то, что я вдруг увидел вокруг красные отсветы и почуял запах дыма. Пытаясь успокоиться, я отложил «Панораму» и внимательно огляделся: смеркалось – молодой приказчик зажёг висевшую у входа лампу и отбросил дымящуюся спичку.

…Мне стало ещё тяжелее. Если до сих пор меня мучила смутная необъяснимая тревога, то теперь она превратилась во вполне определённые сомнения, которые, раз закравшись в душу, терзали меня днём и ночью. Почему я убил жену во время землетрясения – точно ли потому, что это было необходимо? Или – скажем честно – потому, что думал об этом давно, а землетрясение лишь дало мне повод? Вот что не давало мне покоя. Сколько раз я решительно говорил этим сомнениям «нет» – я успел сбиться со счёта. Но голос, который тогда в книжном магазине шептал мне: «Вот оно!» – вновь и вновь с презрительным смехом допытывался: «Отчего же ты тогда не сказал никому, что её убил?» Всякий раз, вспоминая об этом, я содрогался. И правда – почему я не мог рассказать обо всём откровенно? Почему продолжал скрывать пережитый кошмар?