Ворота Расёмон

Более того, мне живо вспомнился и ещё один неприглядный факт: в действительности я ненавидел Саё. Говорить о таком стыдно, но без этого вы вряд ли меня поймёте. Дело в том, что она имела… физический изъян… (Далее опущены восемьдесят две строки. – Прим. автора)[34]Прежде я – хоть и с некоторыми сомнениями – верил в крепость своих нравственных устоев. Но в момент катастрофы, когда все наложенные обществом ограничения будто перестали существовать – мог ли я, положа руку на сердце, утверждать, будто мои принципы тогда не дрогнули? Будто эгоизм не протянул ко мне из огня свои цепкие руки? Я больше не мог закрывать на свои сомнения глаза: не потому ли я убил жену, что хотел убить? …После такого вполне естественно было впасть в меланхолию.

Меня успокаивала одна мысль: «Если бы я не убил её, она сгорела бы заживо. А значит, ничего плохого я не совершил». Но вот однажды, в конце лета, когда в школе уже начались занятия, мы сидели с коллегами в учительской и пили чай, болтая о всякой всячине. В какой-то момент разговор перешёл на страшное землетрясение, случившееся два года назад. Я, как всегда в подобных случаях, помалкивал и даже не особенно прислушивался к тому, что говорят другие; они тем временем обсуждали, как в храме Хонгандзи упала крыша, как в квартале Фуна-мати обрушилась набережная, а в квартале Тавара-мати по дороге прошла трещина. Тут один из учителей рассказал: хозяйку «Бингоя» – лавки сакэ в Нака-мати – придавило балкой, она едва могла шевельнуться, но, когда начался пожар, балка прогорела и сломалась, так что женщина выбралась.

Когда я услышал это, в глазах у меня потемнело; я не мог вздохнуть. Похоже, со мной случилось что-то вроде обморока – ведь когда я наконец пришёл в себя, коллеги суетились вокруг меня, пытаясь напоить водой или дать лекарство; я очень их встревожил, неожиданно побледнев и едва не упав со стула. Я был не в силах даже поблагодарить за заботу – настолько мной овладели всё те же ужасные сомнения. Выходит, я и правда убил жену просто так – ради того, чтобы убить? Или из страха: вдруг она сумеет спастись? Если бы я оставил её в живых – быть может, ей посчастливилось бы, как хозяйке «Бингоя»? А я безжалостно размозжил ей голову черепицей… Как я мучился тогда – предоставляю вам вообразить самому. В отчаянии я решил: по крайней мере, мой долг – отказаться от намерения породниться с семьёй Н.

Но когда пришло время сделать этот шаг и поставить точку, моя твёрдая уверенность, увы, начала слабеть. Ведь до свадьбы осталось недолго, и если внезапно объявить о разрыве, то придётся признаться – и в убийстве жены, и в терзавших меня сомнениях… Я по натуре малодушен; сколько я себя ни уговаривал, храбрости мне не хватало. Я много раз винил себя за трусость – но этим всё и ограничивалось. Летняя жара спала, по утрам уже ощущался холодок, а я так ничего и не предпринял. Между тем неумолимо приближался день свадьбы.

К тому времени я настолько пал духом, что почти ни с кем не разговаривал. Не раз и не два мои коллеги советовали мне отложить бракосочетание; директор школы трижды рекомендовал показаться врачу. Но, несмотря на их участие, у меня уже не было моральных сил заботиться о здоровье, хотя бы для проформы. А воспользоваться добрыми советами и отсрочить брак под предлогом болезни казалось к тому моменту трусливой полумерой. Вдобавок и глава семьи Н., не понимая причин моей подавленности, похоже, решил, будто виной всему холостяцкая жизнь, и потому постоянно уговаривал сыграть свадьбу побыстрее. В конце концов её назначили на октябрь – в аккурат через два года после землетрясения, хотя и в другую дату. Церемония должна была пройти в особняке Н.

Когда меня, вконец измученного тревогой, в традиционном, украшенном гербами облачении жениха провели в торжественный зал, заставленный золотыми ширмами, и усадили на возвышение, мне стало невероятно стыдно. Я чувствовал себя злодеем, который, успешно отведя людям глаза, готовится к новому страшному преступлению. Нет, не просто «чувствовал себя». Я и был злодеем – настоящим чудовищем. Ведь я скрыл убийство, а теперь замыслил украсть у семьи Н. и дочь, и состояние. Кровь бросилась мне в лицо, в груди заныло. Мне захотелось признаться во всём – прямо там, в ту же минуту… Это желание захлестнуло меня, будто волна в шторм. Затем я, как во сне, увидел на татами перед собой пару белых носков-таби. Вслед за ними в поле моего зрения вплыло кимоно с узором из лёгких волнистых облаков, между которыми в тумане виднелись сосны и журавли. За ними последовал парчовый пояс-оби, богато украшенный блокнот на серебряной цепочке, белый ворот – и наконец высокая свадебная причёска с массивными, блестящими черепаховыми гребнями; тут меня обуял такой ужас, что перехватило дыхание. Не раздумывая более, я склонился до пола и отчаянно закричал: «Я убийца! Я страшный злодей!».

—

Закончив говорить, Накамура Гэндо какое-то время пристально смотрел на меня, потом, принуждённо улыбнувшись, произнёс: