Ворота Расёмон

Муж Нобуко был сдержанным, по-женски мягким человеком. Каждый день, вернувшись с работы, он после ужина проводил несколько часов в обществе жены. Она, сидя с шитьём, рассказывала ему о романах и пьесах, бывших на слуху в последнее время; нередко в её суждениях сквозил дух христианского женского колледжа. Раскрасневшийся от вечерней порции спиртного муж, опустив на колени вечернюю газету, слушал её с любопытством, но сам никаких мнений не высказывал.

Почти каждое воскресенье они ездили развеяться в Осаку или курортные места неподалёку. Нобуко всякий раз отмечала, как вульгарны шумные жители Кансая[39], не стеснявшиеся закусывать прямо в поезде. Её радовало, что муж всегда держался спокойно и отличался безукоризненными манерами. Весь он, свежий и будто источающий аромат косметического мыла, от шляпы и пиджака до шнурков на ботинках являл собой разительный контраст с окружающими. Особенную гордость она испытала, когда сравнила его с коллегами – с которыми они встретились в чайном домике, когда ездили в Майко. Впрочем, муж, как ни странно, неожиданно охотно общался со своими грубоватыми сослуживцами.

Нобуко тем временем вспомнила о писательстве, которое было забросила, и в отсутствии мужа стала выкраивать час-другой, чтобы поработать за письменным столом. Муж, услышав об этом, с мягкой полуулыбкой сказал: «Этак ты и впрямь станешь литератором». Однако, к удивлению Нобуко, дело не шло. Порой она ловила себя на том, что, подперев подбородок, замирает и прислушивается к тому, как в лучах палящего солнца в сосновом лесу по соседству звенят цикады.

Раз в начале осени, когда летняя жара ещё не спала, муж, собравшись перед выходом на работу сменить несвежий воротничок, обнаружил, что ни одного чистого не осталось. Неизменно очень опрятный, он нахмурился и, надевая подтяжки, с несвойственной ему резкостью бросил: «Может, не будешь всё время писанине посвящать?» Нобуко промолчала, только опустила глаза и стряхнула пылинку с его пиджака.

Прошло два-три дня, и муж, читавший в вечерней газете про нехватку продовольствия, заговорил о том, что хорошо бы уменьшить домашние расходы. «Ты ведь уже не студентка», – заявил он. Нобуко ответила без энтузиазма, продолжая вышивать ему галстук. Муж, однако, вдруг продолжил более настойчиво: «Вот хотя бы эти галстуки – их ведь дешевле купить». У Нобуко отнялся язык. Муж с равнодушным лицом продолжал без интереса листать журнал про торговлю. Позднее, когда в спальне уже выключили свет, Нобуко, отвернувшись от мужа, прошептала: «Больше не буду ничего писать». Тот не ответил, и через некоторое время она повторила свои слова – ещё тише, чем в первый раз. Вскоре в темноте послышались всхлипывания. Муж шикнул на неё, но она всё продолжала плакать – а потом, в какой-то момент, прижалась к нему покрепче…

На следующий день они опять были дружными супругами.

Через пару недель муж задержался на работе заполночь, а когда наконец пришёл, благоухая алкоголем, не смог даже самостоятельно снять плащ. Нобуко, нахмурившись, быстро помогла ему переодеться. Но муж, едва ворочая языком, всё же умудрился её уколоть. «Меня сегодня весь день не было – с романом, поди, сразу дело пошло!» – произнесли его женственные губы. Улёгшись спать тем вечером, Нобуко расплакалась. Если бы рядом была Тэруко, они могли бы поплакать вместе. «Тэруко. Тэруко. Никого у меня нет, кроме тебя!» – снова и снова повторяла она про себя. Нобуко так и не смогла уснуть и ворочалась всю ночь, с отвращением чувствуя запах перегара от мужа.

Утром они вновь помирились, как ни в чём не бывало.

Подобное повторялось раз за разом, а осень тем временем клонилась к зиме. Нобуко всё реже садилась к письменному столу и бралась за перо. И муж уже не слушал её рассуждения о литературе с прежним интересом. Вместо этого они, сидя по вечерам у жаровни, убивали время за разговорами о всяких мелочах по хозяйству. Казалось, именно такие беседы больше всего занимают мужа, особенно когда он пропустит стаканчик-другой. Нобуко порой с сожалением вглядывалась ему в лицо, стараясь угадать его мысли. Он же ничего не замечал и как-то, покусывая недавно отпущенные усы и пребывая в особенно хорошем настроении, задумчиво проговорил: «Может, нам ребёнка завести?»

Примерно тогда же имя Сюнкити стало мелькать на страницах журналов. Нобуко после замужества прекратила с ним переписываться, словно забыв о его существовании. Однако из писем младшей сестры ей было известно, что происходит в его жизни: он окончил университет и вместе с товарищами основал литературный журнал. Узнавать больше она не стремилась. Но, видя его рассказы в журнале, она вновь начинала по нему скучать, как раньше. Перелистывая страницы, Нобуко улыбалась своим мыслям: Сюнкити писал, вооружившись юмором и сатирой, словно прославленный Миямото Мусаси – двумя мечами. И всё же ей чудилось – быть может, она придумала это сама, – что за фейерверком острот проглядывают одиночество и отчаяние, не свойственные прежнему Сюнкити. Думая об этом, она невольно винила себя.