Ворота Расёмон

В квартале Нагасуми-тё в Асакусе есть храм Сингёдзи. Нет, не то чтобы большой. Но у него давняя история; также там стоит деревянное изваяние преподобного Нитиро[47]. Осенью 1889 года к воротам храма подкинули младенца, меньше года от роду. Он был завёрнут в старый отрез жёлтой чесучи, под головой вместо подушки – женская сандалия-дзори с оборванным ремешком; даже записки с именем к свёртку не прилагалось.

В то время настоятелем храма Сингёдзи был пожилой монах по имени Тамура Ниссо. Он как раз совершал утреннюю службу, когда к нему подошёл привратник – тоже весьма почтенного возраста – и сказал, что нашёл ребёнка. Настоятель перед алтарём ответил без раздумий, даже не оборачиваясь:

– Вот как? Что ж, принесите его сюда.

Когда привратник с величайшей осторожностью доставил к нему ребёнка, настоятель сразу взял мальчика на руки и охотно принялся с ним сюсюкать, приговаривая: «Какой милый! Не плачь, не плачь. Теперь будешь жить со мной». …Обо всём этом привратник, весьма жаловавший настоятеля, частенько рассказывал паломникам, когда выдавалась минутка, свободная от торговли благовониями и корой бадьяна. Надо сказать, что настоятель Ниссо был человек с причудами и характер имел тяжёлый. Вы, возможно, знаете: в молодости он работал штукатуром в Фукагаве, но в девятнадцать лет свалился с лесов и впал в беспамятство, а когда очнулся, вдруг проникся желанием встать на путь просветления.

Так или иначе, настоятель назвал подкидыша Юноскэ и решил воспитать, как собственного сына. Задача была непростой: с момента Реставрации Мэйдзи женщины в храм не допускались, и новоиспечённому отцу приходилось делать всё самому, от присмотра за ребёнком до кормления его молоком. Рассказывают, что однажды маленький Юноскэ заболел – то ли простудился, то ли ещё какую хворь подхватил, – а тут, вот незадача, нужно было служить заупокойную службу по важному прихожанину, господину Каси-но Ниситацу. Настоятель в полном облачении невозмутимо читал молитвы, держа одной рукой горящего в жару младенца, а другой – чётки из горного хрусталя.

Однако, будучи человеком не только эксцентричным, но сентиментальным, он всё время думал о том, как бы разыскать настоящих родителей мальчика. Вот и в проповедях своих… Даже сейчас вы, отправившись в храм Сингёдзи, можете обнаружить на столбах у входа старые объявления: «Проповеди – шестнадцатого числа каждого месяца»… Так вот, в своих проповедях он, приводя примеры из японских и китайских хроник, всякий раз убеждал, что, заботясь о детях, мы отдаём долг Будде и восславляем его. Но время шло, а родители ребёнка всё не объявлялись. Лишь однажды, когда Юноскэ было три года, пришла женщина с потемневшим от постоянного использования белил лицом, утверждавшая, что она – мать мальчика. Выглядело всё так, будто ребёнок нужен был ей для чего-то дурного. От природы вспыльчивый, Ниссо расспросил её подробно, но все ответы звучали так подозрительно, что он прогнал самозванку прочь – дав волю языку и едва не набросившись с кулаками.

Наконец, зимой 1894 года, когда в мире заговорили о японо-китайской войне, настоятель, возвращаясь после очередной проповеди в свои покои, заметил, что за ним почтительно следует изящная женщина лет тридцати пяти. У настоятеля же возле очага, на котором закипал чайник, сидел Юноскэ и чистил мандарин. Увидев его, женщина без колебаний простёрла к настоятелю руки и, пытаясь подавить дрожь в голосе, вскричала: «Я его мать!» Настоятель, конечно, был ошарашен и даже не сразу смог её поприветствовать. Впрочем, женщина не поднимала на него глаз и лишь, уставившись в пол, повторяла, будто заученные, слова благодарности за то, что настоятель вырастил мальчика; в каждом её движении сквозило глубокое волнение.

Послушав немного, старик прервал её мановением ритуального веера и велел рассказать, почему же она бросила ребёнка. Вот что, по-прежнему не отрывая глаз от татами, поведала женщина.

Пять лет назад её муж держал рисовую лавку в квартале Тавара-мати в Асакусе, но, принявшись спекулировать на бирже, пустил все деньги по ветру, и семья была вынуждена под покровом ночи бежать в Иокогаму. Забота о новорождённом младенце казалась непосильной ношей, вдобавок у матери совсем пропало молоко – и потому, собравшись уезжать из Токио, супруги в слезах оставили ребёнка перед храмом Сингёдзи.

Благодаря помощи друзей, они, не садясь в поезд, добрались до Иокогамы, где муж нанялся в контору, занимавшуюся извозом, а жена пошла в услужение в лавку к торговцу пряжей. Два года они надрывались, не покладая рук. В конце концов им улыбнулась удача: на третий год летом хозяин конторы, где работал муж, в награду за честный труд поставил его во главе небольшого отделения, которое открыл на Омотэ-дори в квартале Хонмоку. Конечно, жена тоже покинула своё прежнее место и переехала к супругу.