Читаем Ворота Расёмон полностью

Вот что писала Тиэко: когда они отъезжали от Центрального вокзала, грузивший их вещи носильщик, прощаясь, заглянул в окно уже тронувшегося поезда. Муж Тиэко, увидев это, вдруг изменился в лице и, смущаясь, поведал следующее. Будучи в Марселе, он во время увольнения на берег вместе с другими офицерами отправился в кафе. Там к их столику вдруг подошёл японец в красной фуражке носильщика и, обратившись к нему запросто, спросил, как дела. Неужели по Марселю расхаживает японец-носильщик? Однако зятя это почему-то не смутило, и он рассказал незнакомцу и про ранение в правую руку, и про скорое возвращение на родину. Тем временем один из товарищей, выпив лишку, уронил бокал коньяка. Зять отвлёкся, а когда повернулся обратно, загадочный японец пропал. Откуда же он взялся? Зять вроде бы видел его ясно, но взаправду это или привиделось, понять не мог. Притом никто другой из офицеров, кажется, и вовсе не заметил носильщика в красной фуражке. В конце концов зять решил никому про этот случай не рассказывать.

И вот, вернувшись в Японию, он услышал, что Тиэко дважды сталкивалась с загадочным носильщиком. Быть может, тем самым, кого её муж видел в Марселе?.. Всё это слишком походило на небылицы о призраках, и к тому же зять опасался, что над ним будут смеяться: мол, все мысли о жене, даже во время почётной военной миссии, – поэтому продолжал обо всём молчать. Но при встрече с носильщиком на Центральном вокзале понял: это тот же человек, что и в марсельском кафе; облик совпадал вплоть до последнего волоска на бровях. Рассказав обо всём Тиэко, зять какое-то время молчал, пока наконец, не произнёс с тревогой, понизив голос: «И знаешь, что ещё странно? Я сказал, что облик совпадает до волоска, но не могу вспомнить его лицо. Помню лишь, как, увидев его в окне, подумал: да это же он!»


В этом месте рассказа в кафе вошло несколько человек – не иначе как друзья Мураками – и, подойдя к нашему столику, принялись с ним здороваться. Я поднялся с места.

– Что ж, я откланиваюсь. Ещё загляну к тебе до отъезда в Корею.

Оказавшись на улице, я глубоко вздохнул. Теперь я наконец понял, почему три года назад Тиэко дважды не пришла на тайное свидание, назначенное на Центральном вокзале, – а потом коротко написала мне, что решила навсегда остаться верной мужу.


Декабрь 1920 г.

В чаще

Показания дровосека на допросе у судьи

Всё верно, труп нашёл я. Сегодня утром я, как всегда, отправился на гору рубить лес. В чаще на северном склоне обнаружил мёртвое тело. Где? Пожалуй, в четырёх-пяти тё[54] от почтового тракта на Ямасину. Место там безлюдное, только бамбук да молодые криптомерии.

Покойник, в голубом одеянии и в шапочке-эбоси со складками, по столичной моде, лежал навзничь. Рана была одна, но в самое сердце, и потому листья бамбука вокруг тела пропитались кровью и стали цвета красного дерева. Но кровь больше уже не текла, да и рана подсохла. К ней ещё слепень присосался – даже мои шаги его не вспугнули.

Видел ли я там меч или какое другое оружие? Нет, такого не приметил. Только верёвка валялась неподалёку, у корней криптомерии. Что ещё… а, кроме верёвки, гребень лежал. А больше возле трупа ничегошеньки не было. Трава и листья на земле были примяты и разворошены – выходит, человек тот сопротивлялся изо всех сил, пока его не убили. Была ли лошадь? Да туда лошадь-то и не пройдёт. Место от проезжей дороги в стороне, за лесом.

Показания странствующего монаха на допросе у судьи

Покойника я вчера видел. Думаю, около полудня, на пути из Сэкиямы в Ямасину. Мужчина шёл в сторону Сэкиямы, ведя лошадь, на которой сидела женщина. Ту я не разглядел – на ней была островерхая соломенная шляпа с длинной вуалью, закрывавшей лицо. Так что я заметил только платье – пурпурное с бледно-лиловой подкладкой. Лошадь была светлая, вроде бы соловая – а грива определённо подстриженная. Велика ли лошадь? Может, на ладонь выше обычного… Я-то ведь монах, где уж мне разбираться. Что до мужчины… мужчина нёс большой меч на перевязи и лук за спиной. Как сейчас вижу его чёрный колчан, а в нём два десятка стрел.

Мне и в страшном сне не могло привидеться, что этот путник встретит такой конец. Воистину, жизнь человеческая – мимолётна, будто капля росы поутру. Больше и не знаю, что сказать, – до того мне печально от случившегося.

Показания стражника на допросе у судьи

Перейти на страницу:

Похожие книги

Самозванец
Самозванец

В ранней юности Иосиф II был «самым невежливым, невоспитанным и необразованным принцем во всем цивилизованном мире». Сын набожной и доброй по натуре Марии-Терезии рос мальчиком болезненным, хмурым и раздражительным. И хотя мать и сын горячо любили друг друга, их разделяли частые ссоры и совершенно разные взгляды на жизнь.Первое, что сделал Иосиф после смерти Марии-Терезии, – отказался признать давние конституционные гарантии Венгрии. Он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у мадьяр их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф понимал, что он очень многим обязан венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии.Немецкий писатель Теодор Мундт попытался показать истинное лицо прусского императора, которому льстивые историки приписывали слишком много того, что просвещенному реформатору Иосифу II отнюдь не было свойственно.

Теодор Мундт

Зарубежная классическая проза
Этика
Этика

Бенедикт Спиноза – основополагающая, веховая фигура в истории мировой философии. Учение Спинозы продолжает начатые Декартом революционные движения мысли в европейской философии, отрицая ценности былых веков, средневековую религиозную догматику и непререкаемость авторитетов.Спиноза был философским бунтарем своего времени; за вольнодумие и свободомыслие от него отвернулась его же община. Спиноза стал изгоем, преследуемым церковью, что, однако, никак не поколебало ни его взглядов, ни составляющих его учения.В мировой философии были мыслители, которых отличал поэтический слог; были те, кого отличал возвышенный пафос; были те, кого отличала простота изложения материала или, напротив, сложность. Однако не было в истории философии столь аргументированного, «математического» философа.«Этика» Спинозы будто бы и не книга, а набор бесконечно строгих уравнений, формул, причин и следствий. Философия для Спинозы – нечто большее, чем человек, его мысли и чувства, и потому в философии нет места человеческому. Спиноза намеренно игнорирует всякую человечность в своих работах, оставляя лишь голые, геометрически выверенные, отточенные доказательства, схолии и королларии, из которых складывается одна из самых удивительных философских систем в истории.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Бенедикт Барух Спиноза

Зарубежная классическая проза