Ворота Расёмон

Поначалу путь лежал через бамбуковые заросли, но, стоило пройти половину тё, как там и сям стали попадаться криптомерии – идеальное место для задуманного мной. Раздвигая стебли бамбука, я соврал, будто сокровища зарыты под деревьями впереди, – звучало вполне правдоподобно. Услышав эти слова, мужчина чуть ли не бегом устремился к молодым деревцам, вокруг которых бамбук рос пореже. Только мы туда подошли, как я на него набросился. Он был силён, да и меч при себе имел, но я застал его врасплох и, мгновенно одолев, привязал к корням криптомерии. Откуда верёвка? Верёвка у меня на поясе всегда – я же разбойник, как мне без неё перелезать через заборы? А чтобы он не вздумал кричать, я набил ему рот листьями бамбука.

Управившись с мужчиной, я вернулся к женщине. Ей я сказал: мол, спутник её вдруг почувствовал себя дурно и просит её прийти. Не стоит и говорить – этот замысел тоже сработал. Женщина сняла соломенную шляпу и, взяв мою руку, пошла за мной вглубь чащи. Но, дойдя до места и увидев мужчину связанным под криптомерией, она мгновенно выхватила из-за пазухи блеснувший кинжал. Никогда ещё я не видел такой отчаянной женщины! Если б я хоть на миг замешкался, она бы махом проткнула мне селезёнку. И как я ни уворачивался, она кидалась на меня вновь и вновь, полная решимости меня заколоть. Но ведь я – Тадзёмару! Мне и меч не пришлось вытаскивать, чтобы выбить кинжал у неё из рук. А без оружия самая храбрая женщина бессильна. В конце концов я, как и рассчитывал, овладел ею, не лишая жизни её мужчину.

Не лишая жизни мужчину – да, именно так! Всё это время я не собирался его убивать. Оставив женщину плачущей на земле, я хотел уже уходить оттуда, как вдруг она, словно безумная, повисла на мне, хватая за руки. Из её слов сквозь рыдания я разобрал: знать, что её позор видело двое, для неё горше смерти, а потому – либо я, либо её муж должны умереть. А она, мол, пойдёт с тем, кто останется в живых, – так говорила она, задыхаясь от слёз. Именно в тот момент я ощутил бешеное желание его убить. (Приходит в мрачное возбуждение.)

Слушая меня, вы, должно быть, удивляетесь моей жестокости. Это потому, что вы не видели лица той женщины. В её глазах будто пылал огонь. Я заглянул в них – и понял: хочу её в жёны, и пусть меня хоть гром поразит на месте. Женюсь на ней! – вот всё, о чём я мог думать. Вы, может, сочтёте, что это лишь низменная похоть… Нет! Если бы мной двигала похоть, я бы отшвырнул женщину пинком и сбежал оттуда. И меч мой не обагрился бы кровью её мужа. Но стоило мне вглядеться в полумраке чащи в её лицо, как я понял, что не уйду, пока её муж не будет убит.

Но убивать как трус я не хотел – и потому, развязав его, сказал, что мы будем биться на мечах. Вот отчего верёвка лежала у корней криптомерии. Он, с искажённым от ярости лицом, схватился за меч – и, ничего больше не слушая, бросился на меня. Чем кончился наш бой, вы знаете. На двадцать третьем ударе я поразил его в грудь. На двадцать третьем – прошу это заметить! Отдаю ему должное – никому ещё не удавалось продержаться против меня на двадцать с лишним ударов. (Весело ухмыляется.)

Когда он упал, я, опустив окровавленный меч, оглянулся на женщину. И что вы думаете? Её не было! Я метался среди криптомерий, пытаясь понять, куда она сбежала. Но на земле, покрытой сухими листьями бамбука, не осталось никаких следов. И, сколько я ни прислушивался, кроме предсмертных хрипов, вырывавшихся из горла мужчины, до меня не донеслось ни звука.

Быть может, она скрылась в чаще, едва мы начали поединок, и бросилась за помощью? Тут я понял, что сильно рискую, оставаясь там, и, схватив чужие меч и лук, вернулся из чащи на тропу. Лошадь женщины продолжала мирно щипать траву. Что было после… рассказывать об этом – только время впустую тратить. Скажу лишь: от меча я, перед тем как вернуться в столицу, избавился. …Вот вам признание – больше мне сказать нечего. Прошу, обойдитесь со мной без снисхождения – всё равно голове моей рано или поздно суждено торчать на столбе. (С вызывающим видом.)

Исповедь женщины в храме Киёмидзу

Закончив меня терзать, человек в тёмно-синей одежде обернулся к моему мужу и издевательски расхохотался. О, мой муж – какое унижение он, должно быть, испытывал! Но, как он ни пытался высвободиться, верёвка лишь крепче впивалась в его тело. Забыв обо всём, я стрелой бросилась к нему. Точнее, попыталась броситься. Разбойник мгновенно отшвырнул меня пинком. И вот, в этот момент… Я увидела, как у мужа загорелись глаза. Не могу описать его взгляд – стоит вспомнить, и меня начинает бить дрожь. Муж не мог произнести ни слова, но глаза сказали всё. То был не гнев, не печаль – холодное презрение ко мне. От него стало больнее, чем от пинка разбойника, – настолько, что я, невольно вскрикнув, лишилась чувств.