Ворота Расёмон

Когда инспектор ушёл, молодой полицейский картинно поднял глаза к небу и разразился длинным пафосным монологом, суть которого заключалась в том, что ему никак не удаётся поймать вооружённого преступника, которого он так долго преследует. Потом он вроде бы увидел тень человека и, решив спрятаться в реке Окава, чтобы его не заметили, уполз головой вперёд за чёрный задник. Это совершенно не походило на прыжок в воду – скорее на то, как человек забирается под москитный полог.

Какое-то время никого не было видно. Слышался только звук большого барабана, призванный изображать шум волн. Наконец сбоку вышел слепой и направился через сцену, постукивая перед собой тростью. Но из-за чёрного задника выскочил тот самый полицейский.

– Симидзу Садакити, вооружённый грабитель, ты арестован! – закричал он, бросаясь к слепцу. Тот приготовился защищаться – и тут же раскрыл глаза. «Жаль только, маловаты» – по-детски подумал подполковник и усмехнулся про себя.

На сцене завязалась схватка. У вооружённого грабителя – как и полагалось – обнаружилось огнестрельное оружие. Выстрел, ещё один – он выпустил три пули, но храбрый полицейский набросил на фальшивого слепого верёвку. Солдаты загудели, но ни одного внятного возгласа разобрать было нельзя.

Подполковник бросил взгляд на генерала: тот внимательно, не отрываясь, смотрел на сцену. На сей раз выражение лица у него было куда мягче.

На сцену выскочили начальник полиции с подкреплением – но молодой полицейский уже лежал, сражённый пулей преступника. Начальник сразу принялся хлопотать вокруг него, в то время как второй полицейский быстро поймал конец верёвки, которой был связан мнимый слепой. За этим последовала традиционная для старинных пьес сентиментальная сцена между начальником и раненым: начальник, будто какой-то знаменитый судья из прошлого, спрашивал, не желает ли его подопечный что-нибудь сказать напоследок. Тот отвечал, что у него на родине осталась мать. «Не тревожься о матери! – воскликнул начальник. – Не жалеешь ли ты сейчас, перед смертью, о чём-нибудь?» Но полицейский ответил, что жалеть ему не о чем и он доволен уже тем, что схватил грабителя.

В этот момент из аудитории вновь раздался голос генерала. Теперь в его словах не было недовольства – напротив, в них звучало искреннее восхищение:

– Достойный малый. Настоящий японец!

Подполковник Ходзуми вновь обернулся: на загорелой щеке командующего виднелся след от слезы. «Всё-таки у нашего генерала доброе сердце», – Ходзуми, хоть и подумал об этом с лёгкой насмешкой, почувствовал к нему прилив расположения.

На этот раз занавес задвинули медленно, под бурные аплодисменты. Подполковник воспользовался возможностью, чтобы подняться с места и выйти из «зала».

Полчаса спустя, он, куря сигарету, вместе с другим штабным офицером, майором Накамурой, шагал по пустоши за деревней.

– Спектакль N-ской дивизии удался. Генерал очень доволен, – сказала Накамура, подкручивая кончик кайзеровских усов.

– Спектакль N-ской дивизии? А, это где про вооружённого грабителя?

– Не только про грабителя. Его превосходительство после этого вызвал распорядителя и велел показать ещё одну сценку – на этот раз про Акагаки Гэндзо[58]. Как же она называется… «Токури-но вакарэ» вроде?

Ходзуми окинул взглядом поля. В глазах у него таилась усмешка. На полях уже зеленели ростки гаоляна, над которыми колыхалась дымка.

– И ему снова очень понравилось, – продолжал Накамура. – Его превосходительство теперь желает, чтобы сегодня вечером, в семь часов, распорядитель N-ской дивизии показал что-нибудь комическое.

– Комическое? Ракуго[59], что ли?

– Повесть-кодан. Про путешествия Мито Комона по стране…

Подполковник Ходзуми криво усмехнулся – но его собеседник не обратил на это внимания и продолжал с воодушевлением:

– Его превосходительство, похоже, любит Мито Комона[60]. Сказал: я, мол, как патриот больше всего почитаю его и Като Киёмаса[61].

Ходруми, ничего не ответив, посмотрел в небо над головой. Меж ветвей ивы виднелись лёгкие облачка, проплывавшие по небу.

– Весна, – вздохнул он. – Даже здесь, в Манчжурии.

– Дома, наверное, все уже ходят в лёгких кимоно.

Подполковник подумал про Токио. Про свою же- ну, которая так хорошо готовит. Про ребёнка, который ходит в начальную школу. Вдруг нахлынула печаль.

– Абрикос расцвёл. – Он со счастливым видом указал на шапку розовых цветов, свешивавшихся с изгороди поодаль. В голове у него всплыло стихотворение Гюго – «Послушай-ка, Мадлен…»

4. Отец и сын

Однажды вечером в октябре 1918 года генерал-майор Накамура – когда-то просто майор Накамура, штабной офицер, – удобно устроившись в кресле посреди обставленной по-европейски гостиной, курил сигару и смотрел на огонь.