Читаем Ворота Расёмон полностью

За прошедшие двадцать лет генерал-майор превратился в приятного старика. Сегодня он, с его глубокими морщинами у рта и залысинами на лбу, казался особенно добродушным – возможно, традиционное японское кимоно усиливало это впечатление. Накамура откинулся на спинку кресла, лениво поглядывая по сторонам, – и вдруг вздохнул. Повсюду на стенах комнаты были развешаны фотогравюры в рамах – кажется, репродукции европейских картин: портрет девушки, с грустным видом прислонившейся к окну; пейзаж, где сквозь кипарисы проглядывало солнце. В электрическом свете они придавали старомодной гостиной холодноватый и торжественный вид. Однако генерал-майору, похоже, обстановка была чем-то не по душе.

Несколько минут в комнате было тихо, потом снаружи тихонько постучали.

– Войдите.

Одновременно с этими словами в комнату вошёл высокий молодой человек в студенческой форме.

– Что-нибудь нужно, отец? – отрывисто спросил он, оказавшись перед генерал-майором и положив руку на стоявший рядом стул.

– Да. Присядь-ка там.

Юноша послушно уселся.

– В чём дело?

В ответ генерал-майор с сомнением покосился на золотые пуговицы у него на груди.

– А сегодня что?

– Сегодня Каваи… Вы, отец, его не знаете. Мы вместе учились на отделении филологии. Были поминки по нему, я только вернулся.

Генерал-майор коротко кивнул, потом выпустил струю густого сигарного дыма – и наконец с серьёзным видом начал:

– Это ты поменял картины на стене?

– Да, я вам не говорил. Сегодня утром поменял. Нельзя?

– Можно. Можно, но портрет его превосходительства генерала Н. я хотел бы оставить.

– Здесь? – невольно улыбнулся юноша.

– А что, не подойдёт?

– Не то чтобы не подойдёт, но забавно.

– Другие портреты же висят – вон, например. – Генерал-майор указал на стену над камином. Оттуда на него безмолвно смотрел пятидесятилетний Рембрандт.

– Это не то. Генерал Н. – совсем другое дело.

– Да? Ну что ж, другое так другое, – легко согласился отец – но, выпустив новый клуб дыма, негромко продолжил: – А ты – точнее, твои ровесники – что вы думаете про его превосходительство?

– Да ничего особенного не думаем. Наверное, военачальником он был выдающимся.

Взглянув отцу в глаза, юноша заметил, что выпитое вечером вино не прошло для того бесследно.

– Выдающимся военачальником – да, но его превосходительство был ещё и хорошим человеком, по-настоящему сердечно к людям относился.

Старик пустился в сентиментальные воспоминания. После русско-японской войны ему доводилось посещать поместье генерала в Насуно. Однажды, когда он прибыл туда, дворецкий сказал, что хозяин с супругой отправились на прогулку, на гору, располагавшуюся за домом. Накамура решил пойти за ними – дорога была ему знакома. Метров через двести-триста он обнаружил генерала с женой, в хлопковых юката, которые остановились на тропе. Некоторое время Накамура стоял рядом с пожилыми супругами, разговаривая о том, о сём, однако генерал, похоже, никуда не собирался.

– Вы здесь чего-то ждёте? – спросил Накамура, и старик вдруг расхохотался.

– Да жена в туалет захотела, а за нами дети увязались, и мы послали их найти для неё местечко.

«Тогда как раз созрели каштаны – повсюду на обочинах валялись, колючие такие», – улыбнулся Накамура сам себе со счастливым видом, прикрыв глаза.

Тут из разноцветного осеннего леса выбежало несколько детей. В своём энтузиазме они, не обратив внимания на гостя, окружили генерала с женой и наперебой загалдели: каждый нашёл подходящее место. Завязалось невинное соревнование – куда идти пожилой даме.

– Тогда давайте тянуть жребий, – сказал генерал, и Накамура вновь увидел его улыбку…

Теперь рассмеялся и юноша:

– Милая история. Но европейцам её не расскажешь.

– Вот такой он был. Эти дети, которым было по двенадцать-тринадцать, видели в нём доброго дядюшку. Так что не думай, будто его превосходительство был только и исключительно военачальником. – С довольным видом закончив рассказ, Накамура вновь посмотрел на Рембрандта над камином: – А этот – тоже хороший человек?

– Да, великий художник.

– А если сравнить с его превосходительством?

На лице юноши отразилось недоумение.

– Как я могу ответить на такой вопрос… Скажем, мне и моим товарищам он ближе, чем генерал Н.

– Значит, его превосходительство от вас далёк?

– Что мне сказать? Ну, например… сегодня я был на поминках по Каваи – он покончил с собой. Так вот, ему перед этим… – Молодой человек серьёзно посмотрел отцу в лицо. – Ему перед этим не пришло в голову фотографироваться.

Теперь в глазах благодушного генерал-майора мелькнуло недоумение.

– А что плохого в том, чтобы сфотографироваться? На память будет…

– Для кого?

– Не то чтобы для кого-то определённого – но мне, например, хотелось увидеть генерала Н., каким он был перед смертью.

– Думаю, как минимум, самому генералу Н. не следовало об этом печься. Наверное, я в каком-то смысле могу понять чувства, которые привели его к самоубийству. Но вот фотографироваться перед смертью – этого я не понимаю. Наверняка он осознавал, что после его смерти этот снимок будет красоваться в каждой витрине…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Самозванец
Самозванец

В ранней юности Иосиф II был «самым невежливым, невоспитанным и необразованным принцем во всем цивилизованном мире». Сын набожной и доброй по натуре Марии-Терезии рос мальчиком болезненным, хмурым и раздражительным. И хотя мать и сын горячо любили друг друга, их разделяли частые ссоры и совершенно разные взгляды на жизнь.Первое, что сделал Иосиф после смерти Марии-Терезии, – отказался признать давние конституционные гарантии Венгрии. Он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у мадьяр их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф понимал, что он очень многим обязан венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии.Немецкий писатель Теодор Мундт попытался показать истинное лицо прусского императора, которому льстивые историки приписывали слишком много того, что просвещенному реформатору Иосифу II отнюдь не было свойственно.

Теодор Мундт

Зарубежная классическая проза
Этика
Этика

Бенедикт Спиноза – основополагающая, веховая фигура в истории мировой философии. Учение Спинозы продолжает начатые Декартом революционные движения мысли в европейской философии, отрицая ценности былых веков, средневековую религиозную догматику и непререкаемость авторитетов.Спиноза был философским бунтарем своего времени; за вольнодумие и свободомыслие от него отвернулась его же община. Спиноза стал изгоем, преследуемым церковью, что, однако, никак не поколебало ни его взглядов, ни составляющих его учения.В мировой философии были мыслители, которых отличал поэтический слог; были те, кого отличал возвышенный пафос; были те, кого отличала простота изложения материала или, напротив, сложность. Однако не было в истории философии столь аргументированного, «математического» философа.«Этика» Спинозы будто бы и не книга, а набор бесконечно строгих уравнений, формул, причин и следствий. Философия для Спинозы – нечто большее, чем человек, его мысли и чувства, и потому в философии нет места человеческому. Спиноза намеренно игнорирует всякую человечность в своих работах, оставляя лишь голые, геометрически выверенные, отточенные доказательства, схолии и королларии, из которых складывается одна из самых удивительных философских систем в истории.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Бенедикт Барух Спиноза

Зарубежная классическая проза