Ворота Расёмон

Утром пятого марта 1905 года офицер из штаба А-ской кавалеристской бригады, дислоцированной в Цюаньшэнчжу, допрашивал в тускло освещённом помещении штаба двух китайцев. Их схватили по подозрению в шпионаже; пленников привёл один из часовых, временно прикомандированный к бригаде из N-ского полка.

Низенькую фанзу, как всегда, наполняло уютное тепло от очага в полу. Но сейчас во всём – в бряцанье шпор по полу, в цвете брошенного на стол плаща – чувствовалась гнетущая атмосфера войны. На фоне этого фотография гейши с европейской причёской, аккуратно пришпиленная кнопками на белую пыльную стену, рядом с благопожелательными табличками на красной бумаге, выглядела одновременно смешно и жалко.

Помимо штабного офицера, присутствовали адъютант и переводчик. Вместе они обступили двух китайцев. Те отвечали на любые вопросы переводчика ясно и чётко – более того, один из них, постарше, с короткой бородкой, казалось, готов был рассказать даже о том, чего переводчик ещё не спрашивал. Но чем чётче были ответы, тем меньше они нравились офицеру и тем больше тому хотелось, чтобы китаец оказался шпионом.

– Эй, пехота! – гнусавым голосом окликнул он часового, который привёл китайцев и сейчас стоял в дверях. «Пехотой» был не кто иной, как ефрейтор Тагути из отряда «Белые повязки». Повернувшись спиной к решётчатой двери, он рассматривал фотографию гейши, и, услышав офицера, от неожиданности гаркнул очень громко:

– Я!

– Ты их задержал? Как это случилось?

Добродушный Тагути пустился рассказывать, будто отвечая затвержённый урок:

– Я стоял в карауле у деревенской ограды, с северной стороны, где дорога на Мукден. Эти двое пришли пешком со стороны Мукдена. Тогда командир роты на дереве…

– Что? Командир на дереве? – поднял брови офицер.

– Так точно. Командир роты залез на дерево, чтобы осмотреть окрестности. И тогда он с дерева приказал мне их задержать. Но когда я попытался, вон тот… Да, вон тот, без бороды. Он вдруг бросился бежать.

– И всё?

– Так точно! Всё.

– Ясно.

На багровом лице офицера отразилось разочарование, и он задал вопрос переводчику. Тот, чтобы скрыть собственную скуку, повысил голос:

– Ты зачем убегал, если вы не шпионы?

– Как тут не бежать… Шли-шли – вдруг японские солдаты… – не задумываясь, ответил второй китаец – с землистым, будто у опиумного наркомана, цветом лица.

– Но вы пришли по дороге, за которую вот-вот начнутся бои. Порядочный человек без дела в пекло не полезет… – Адъютант, говоривший по-китайски, бросил на него неприязненный взгляд.

– Так у нас было дело. Как я говорил, мы шли в Синьминьтунь, чтобы поменять бумажные деньги. Посмотрите, вот они. – Бородач спокойно оглядел собравшихся. Офицер фыркнул: втайне он был рад видеть, как поморщился адъютант.

– Деньги поменять? С риском для жизни? – кисло усмехнулся тот.

– Ладно, давайте их разденем.

Едва переводчик перевёл слова офицера, как пленники всё с той же покорностью быстро принялись раздеваться.

– На тебе ещё харамаки? Ну-ка, показывай.

Переводчик взял харамаки – повязку на поясницу – в руки, и белый хлопок, ещё хранивший тепло человеческого тела, показался ему нечистым. Внутри харамаки обнаружилась связка толстых иголок длиной сантиметров по десять. Штабной офицер несколько раз тщательно осмотрел их, поднеся к окну, – но ничего необычного, кроме узора из цветов сливы на плоской головке, так и не обнаружилось.

– Это что?

– Я иглоукалыванием занимаюсь, – спокойно, без запинки, сообщил бородач на вопрос офицера.

– Обувь тоже снимите.

Китайцы наблюдали за досмотром без всякого выражения, не пытаясь прикрыть наготу. Впрочем, ничего подозрительного не нашлось, хотя офицеры осмотрели и штаны, и куртки, и обувь, и носки. Оставалось разве что оторвать подошвы башмаков и посмотреть, что там внутри, подумал адъютант и уже собирался сказать об этом штабному офицеру.

В этот момент из соседней комнаты неожиданно вышел командующий в сопровождении офицеров из штаба армии и командира бригады. Генерал только что приехал, чтобы провести совещание со штабными и адъютантом.

– Русские шпионы? – спросил он, остановившись прямо перед китайцами и внимательно рассматривая их обнажённые тела. Про этот знаменитый взгляд один американец впоследствии сказал, что в нём было нечто маниакальное. Сейчас во взгляде генерала зажёгся особенно зловещий огонёк.

Офицер коротко доложил о произошедшем – тот лишь рассеянно кивал, будто о чём-то задумавшись.

– Осталось только побить их, чтобы признались… – Не успел офицер договорить, как генерал, державший в руках карту, указал на пол, где стояли башмаки пленников.

– Вскройте обувь и посмотрите внутри.

У башмаков немедленно оторвали подошвы. По полу рассыпались зашитые туда бумаги – четыре-пять карт и секретные документы. Лица китайцев, которые наблюдали за происходящим, побелели, – но они не проронили ни слова, упрямо глядя в пол.

– Я был прав, – бросил генерал, обернувшись к комбригу с улыбкой превосходства. – Смотри-ка, что удумали, – башмаки! Пусть одеваются. Такого я ещё не видел.