Воровка

– Сейчас вернусь, – обещаю я, вставая из-за стола. И тут же узнаю голос на другом конце линии.

– Мойра, – приветствую ее я.

– Привет, дорогой. У меня есть новости.

– Ладно… – Голова идет кругом. Я смотрю на свои часы. В Штатах сейчас около двух.

– Вам лучше присесть.

– Выкладывайте, Мойра.

– Когда ваша бывшая жена привела Эстеллу в клинику для забора крови, она использовала в бланке имя Леа Смит вместо Джоанны. Но в базе данных оказалась еще одна Леа Смит…

Я перебиваю ее:

– Что вы имеете в виду?

– Нам пришли чужие результаты, Калеб. Эстелла ваша дочь. Вероятность отцовства – девяносто девять и девять десятых процента.

– Господи Иисусе.

Как выяснилось, когда клиника обнаружила возникшую путаницу, Леа уже запросила повторный тест: она не хотела, чтобы я считал, будто Эстелла – не мой ребенок. Это разрушило бы ее долгосрочный план борьбы за опеку над дочерью, так, чтобы все выглядело, словно я бросил ее. А я бросил ее. Не сражался за правду достаточно сильно. Моя боль настолько ослепила меня, что я так и не взглянул на ситуацию с другого угла. И я ненавижу себя за это. Я пропустил столько важных, неповторимых моментов жизни моей дочери, и из-за чего? Потому что я идиот.

Так как я проживаю в другой стране, Мойра сообщает, что мне не обязательно присутствовать на каждом судебном заседании. Но я решаю летать в Америку, невзирая на послабления – трижды за три месяца. Я подписал годовой контракт с компанией в Лондоне и лишь поэтому еще не переехал обратно. Судья обращает внимание на то, что я посещаю все три заседания, и гарантирует мне три недели в году, которые Эстелла будет проводить со мной, и, так как я живу в Англии, разрешает Эстелле вылетать туда, при условии сопровождения одного из членов семьи. Это маленькая победа. Леа в бешенстве. Три недели. Двадцать один день из трехсот шестидесяти пяти. Но я стараюсь не зацикливаться на этом. У меня есть возможность проводить время со своей дочерью целых три недели подряд. И год уже почти закончился. На следующий год Мойра потребует совместную опеку; мне нужно лишь отработать свой контракт, и я смогу вернуться. Мы договорились, что в Лондон с Эстеллой отправится моя мать. Когда я спрашиваю, могу ли увидеть Эстеллу перед вылетом в Англию, Леа говорит, что у нее кишечный грипп и лучше ее не волновать. Я вынужден ждать. Едва оказавшись дома, начинаю готовиться: покупаю двойную кровать и собираю ее в гостевой спальне. В первый раз она останется только на неделю, но мне бы хотелось, чтобы она чувствовала себя дома. Поэтому я покупаю все, что может понравиться девочке, – одеяло с пони и цветами, кукольный дом, пушистое розовое кресло без подлокотников, на котором можно лечь в полный рост. За два дня до того, как мама должна прилететь вместе с ней, я забиваю холодильник детской едой. От волнения я едва способен заснуть.

Глава 35

Настоящее

Я провожу сорок минут в магазине игрушек, лихорадочно соображая, что подарить Эстелле. В фильмах родители, воссоединяющиеся с детьми, всегда держат мягкую игрушку пастельного цвета – как правило, кролика. Так как клише – худшее, что может случиться с человеком, я брожу между стендов, пока не натыкаюсь на плюшевую ламу. Несколько минут сжимаю ее, улыбаясь как сумасшедший, и оплачиваю покупку на кассе.

Желудок сжимается, когда я сажусь на метро – от Пикадилли до Хитроу, по ошибке выходя не к тому терминалу. Приходится делать петлю, и, пока я нахожу нужный гейт, мама уже отправляет сообщение, что их самолет приземлился. Что, если она меня не помнит? Или я ей не понравлюсь и она будет плакать и требовать Леа до самого возвращения в Америку? Господи. Я сам не свой. Сначала я замечаю свою мать: ее локоны собраны в безупречный пучок, не растрепавшийся даже за девятичасовой перелет. За ее тонкую, строгую ладонь цепляется крошечная пухлая ручка. В глаза бросаются рыжие кудри, словно бы восторженно подпрыгивающие вокруг лица, похожего на Леа как две капли воды. Я улыбаюсь так широко, что болит рот. Кажется, я не улыбался с тех самых пор, как переехал в Лондон. Эстелла одета в розовую юбку-пачку и футболку с капкейком. По ее лицу размазана помада, и мое сердце делает немыслимый кульбит: бьется быстрее и разрывается от боли одновременно. Моя мать останавливается и указывает на меня; Эстелла тут же ищет меня глазами. И, когда находит, тут же отпускает руку своей бабушки и… бежит. Я встаю на колени, чтобы поймать ее. Она врезается в меня с силой, поразительной для столь маленького существа; она сильная. Я сжимаю ее еще по-младенчески мягкое крошечное тельце, ощущая, как щиплет глаза и как слезы поднимаются откуда-то из горла. Мне бы хотелось просто подержать ее вот так, совсем недолго, пару минут, но она отстраняется, шлепает меня по щекам обеими ладошками и начинает трещать как заводная. Я подмигиваю матери в качестве приветствия и снова смотрю на Эстеллу, пересказывающую свою версию полета в мельчайших деталях, сжимая под мышкой плюшевую ламу. В ее голосе звучат властные и чуть хриплые ноты, как у ее матери.