Воровка

– И потом я съела свой кусок масла, и Кукла сказала, что из-за этого мне станет плохо…

Куклой она называла мою мать. И мама считала, что это лучшее, что с ней когда-либо происходило. Думаю, она просто счастлива и испытывает невероятное облегчение, что ей удалось избежать стандартных «ба» и «бабушка», из-за которых впала бы в кризис якобы престарелого возраста.

– Ты гений, – говорю я, едва она берет краткую паузу, чтобы продышаться. – Какой еще ребенок говорит так четко и выразительно в три года?

Мама улыбается с ироничной печалью.

– Тот, кто не умолкает ни на мгновение. У нее непостижимое количество практики.

Эстелла повторяет слово «непостижимое» до самых лент выдачи багажа. И хихикает, когда я начинаю повторять его вместе с ней, словно заклинание, и к тому времени, как я снимаю чемоданы с ленты, моя мать выглядит так, словно ее голова вот-вот лопнет.

– Ты делал так же, когда был маленьким, – говорит она. – Твердил одно и то же, одно и то же, до тех пор, пока мне не захотелось бы кричать.

Я целую свою дочь в лоб:

– И кому нужен тест на отцовство? – что оказывается абсолютно ужасной шуткой, потому что мое миниатюрное создание скандирует «тест на отцовство» всю дорогу через аэропорт… пока мы не ловим такси и я не отвлекаю ее на розовый автобус, проезжающий мимо.

Пока мы едем домой, Эстелла требует красочных описаний того, какой будет ее спальня, одеяла какого цвета я купил для нее, есть ли у меня какие-нибудь игрушки и спрашивает, можно ли ей суши на ужин.

– Суши? – изумляюсь я. – Как насчет спагетти или куриных палочек?

Она строит гримасу, которой ее могла научить только Леа:

– Я не ем детскую еду.

Мама вскидывает брови:

– Тест на материнство тоже не понадобится.

Я едва проглатываю рвущийся наружу смех.

Мы заезжаем ко мне в квартиру, чтобы оставить вещи, а затем отправляемся в суши-ресторан, где моя трехлетняя дочь поглощает целый острый ролл с тунцом и склевывает несколько кусочков из моей тарелки. Я ошеломленно наблюдаю за тем, как она смешивает соевый соус с васаби и берет палочки для еды. Официант принес ей пару фиксированных палочек для еды, одна из которых обернута бумагой и скреплена резинкой, чтобы они держались вместе и ребенок не уронил их, однако Эстелла вежливо отказалась и поразила нас всех ловкостью своих пухлых детских пальчиков. Она пьет горячий чай из фарфоровой чашки, и едва ли не каждый посетитель ресторана останавливается, восхищаясь ее рыжими волосами и благовоспитанным поведением. Леа проделала действительно большую работу, обучив ее манерам, достойным настоящей леди. Она с подкупающей искренностью благодарит каждого, кто делает ей комплимент; одна пожилая дама даже прослезилась. По пути домой Эстелла засыпает у меня на плече. Я хотел показать ей метро, но мама наотрез воспротивилась садиться в грязный и пыльный подземный поезд, поэтому мы заказали такси.

– Я хочу прокатиться на поезде, папочка, – она утыкается носом мне в шею, шелестя совсем сонным голосом.

– Завтра, – обещаю ей я. – Мы отправим Куклу гулять с друзьями, а сами натворим беспорядок и сядем на самый грязный поезд.

– Хорошо, – вздыхает она. – Только маме не нравится, если я… – И она засыпает мгновенно, даже не закончив предложение. Мое сердце бьется и болит, бьется и болит.

Следующую неделю я провожу наедине со своей дочерью. Мама посещает друзей и родственников, давая нам достаточно времени вместе, чтобы мы могли привыкнуть друг к другу. Я отвожу ее в зоопарк, в ботанический сад, в музей, и по ее просьбе мы едим суши на ужин каждый вечер. Однажды я уговариваю ее на спагетти, и у нее случается истерика, когда она случайно опрокидывает макароны на платье. Она воет, ее лицо становится столь же красным, как ее волосы, и я сажаю ее в наполненную ванну и кормлю остатками ужина, сидя на краю. Сам не понимаю, забавно мне или же я в ужасе. Когда я вытаскиваю ее из воды, она трет глаза, зевает и засыпает, едва я надеваю на нее пижаму. Я убежден, что она наполовину ангел. На ту половину, что не Леа, конечно же.