Воровка

Рождество для Леа не важно: она не чтит ни семью, ни традиции. Единственное, что ее заботит, – возможность нарядить нашу дочь в рождественское платье и выставить напоказ на многочисленных рождественских вечеринках. Все богатые матери так поступают: это лучший сезон, чтобы хвалиться детьми и пить алкогольный гоголь-моголь с низким содержанием жира.

В тот же день, что я узнаю, что она приедет ко мне на Рождество, я отправляюсь за подарками. Компанию мне составляет Сара. Несколько раз мы встретились на пинту-другую, и в конце концов я рассказал ей все об Оливии, Леа и Эстелле, так что, когда я приглашаю ее со мной, она цепляется за возможность.

– Значит, никаких Барби, – говорит она, снимая с полки белокурую пластиковую куклу. Я качаю головой.

– Ее мать покупает ей куклы. У нее их слишком много.

– Что насчет художественных принадлежностей? Взрастить в ней внутреннего живописца.

Я киваю:

– Идеально, ее мать ненавидит, когда она пачкается.

Мы направляемся к художественным рядам. Сара складывает в тележку пластилин, краски, мольберт и цветные карандаши.

– Так, слышно ли что-нибудь про Оливию?

– Давай не будем?

Она смеется и хватает упаковку мелков.

– Это какая-то мыльная опера, приятель. Мне просто хочется знать, что дальше по сюжету.

Я останавливаюсь, чтобы добавить в комплект набор для окрашивания футболок.

– Возьмем еще вот это, ей понравится.

Сара одобрительно кивает.

– Я не выходил на контакт ни с кем из наших общих знакомых. Она сказала оставить ее в покое, и именно этим я и занимаюсь. Ставлю на то, что она залетела и проживает свое гребаное «и жили они долго и счастливо».

Сара качает головой.

– Незакрытые гештальты – те еще твари.

– Наш гештальт закрыт, – чеканю я грубее, чем собирался. – Я живу в Лондоне. У меня есть дочь. Я счастлив. Счастлив просто до безумия.

Смеемся мы оба одновременно.

Я звоню матери за день до того, как они со Стивом должны вылететь вместе с Эстеллой. Она ведет себя немного странно. Когда я задаю вопрос, все ли в порядке, она спотыкается о слова и отмахивается чем-то вроде того, что нервничает перед праздниками. Я чувствую себя виноватым: мама со Стивом меняют свои привычные планы ради того, чтобы привезти Эстеллу ко мне. Я мог бы полететь домой сам, но я еще не готов. Она везде – под каждым искривленным деревом, в каждой машине, выезжающей на встречную полосу. Однажды, обещаю я себе, боль пройдет и я смогу смотреть на гребаные апельсины и не думать о ней.

Или нет. Возможно, мое предназначение – жить бок о бок с призраками.

Я покупаю елку и перелопачиваю магазины по всему городу в поисках розовых рождественских украшений. В конце концов я нахожу миниатюрные пуанты и розовых свинок с завивающимися серебряными хвостиками, которых можно вешать на ветки. Когда вдобавок я беру еще две охапки розовой и серебряной подарочной бумаги, продавец улыбается:

– У кого-то явно дочь.

Я киваю. Мне нравится, как это звучит.

Она указывает на коробку с розовыми фламинго и подмигивает. Я кладу на кассу и их – не помешает.

В гостиной я устраиваю все так, чтобы мы могли украсить ее вместе, когда она приедет. Мама и Стив остаются в «Ритц Карлтон» в нескольких кварталах от моей квартиры. Я размышляю, что стоит доверить Эстелле выбор блюд на рождественский ужин – хотя, если она настоит на суши или каре ягненка, я попал по уши. На следующий день я приезжаю в аэропорт, чтобы забрать их, на целый час раньше.

Жду, устроившись с краю одной из замерших багажных лент. Мне тревожно. Принимаюсь бродить по залу, заказываю эспрессо и выпиваю его, глядя на пустую посадочную площадку. Не знаю, отчего меня одолевают подобные чувства, но в желудке сворачивается нечто холодное и неудобное.

Люди начинают проходить через гейт, так что я встаю и жду в самом начале толпы, стараясь глазами найти волосы своей матери. Если у женщины блонд, ее тяжело не заметить. Как-то раз брат сказал, что помнит, как у матери были рыжие волосы, когда он был совсем маленьким, но она напрочь это отрицает. Я достаю телефон, чтобы проверить, не пропустил ли звонок или сообщение – ничего. Она всегда пишет, стоит им приземлиться. Желудок сжимается. У меня странные чувства. Что, если Леа сотворила что-то возмутительное? Теперь я ничто не стал бы сбрасывать со счетов. Я уже готовлюсь набирать номер матери, когда телефон начинает звонить. На экране высвечивается незнакомый номер.

– Алло?

– Калеб Дрейк? – Голос женский, тихий, с придыханием, будто она старается, чтобы ее не подслушали.

По спине пробегают мурашки. Я слишком хорошо помню последний раз, когда получал такой же звонок.

– Меня зовут Кларибель Васкес, я консультант в медицинском центре Южного Бока.

Ее голос затихает, и я жду, пока она продолжит, с дико колотящимся сердцем.

– Произошел несчастный случай, – говорит она. – Ваши родители… и ваша дочь. Они…

– Они живы?

Она замолкает. Тишина растягивается будто бы на часы, на десятки часов. Почему у нее занимает столько времени просто ответить мне?!

– Случилась автомобильная авария.

– Эстелла? – требовательно спрашиваю я.

– Она в критическом состоянии. Ваши родители…