Воровка

На второй день Оливия деликатно напоминает, что мне следует заняться организацией похорон для моих родителей. Во второй половине дня я беседую по телефону с директором похоронного агентства, когда Оливия заходит в палату с двумя стаканчиками кофе. Она отказывается пить кофе, который предлагают в больнице, и отправляется в паломничество к «Старбаксу» на противоположном конце улицы дважды в день. Я забираю у нее свой стаканчик, и она садится напротив меня. Альберт – Требьла, директор похоронного агентства, задает вопросы, но я не способен сосредоточиться ни на едином слове. Цветы, религиозные предпочтения, электронные уведомления. Всего слишком много. Когда она замечает, насколько тяжело мне даются решения, она отставляет кофе и перехватывает у меня телефон. В ее голосе звучат ноты, которые она обычно приберегает для зала суда.

– Где вы находитесь? Да, я буду через сорок минут.

Она отсутствует три часа, а когда возвращается, говорит, что обо всем позаботится. Она приезжает как раз вовремя, чтобы застать пробуждение Эстеллы. Я смотрел на ее веки так долго, что требуются все усилия воли, чтобы не разрыдаться, когда в радужках моей дочери наконец загорается свет. Она хнычет и зовет маму. Я целую ее в нос и обещаю, что мама будет совсем скоро – она уже едет. Из Таиланда не так-то просто улететь в Америку спонтанно. По телефону мы только и делали, что ругались. В последний раз я говорил с ней, когда она делала пересадку в Нью-Йорке. Разумеется, она винит меня. Я тоже себя виню.

Едва врачи и медсестры покидают комнату, Эстелла засыпает, цепляясь за мою ладонь. Слава богу, она не спрашивала о дедушке и бабушке. Еще долго после того, как ее пальцы обмякают, я сжимаю ее маленькую ручку, и мое сердце бьется чуть легче.

Оливия стоит у окна, глядя на поздний дождь. Она отлучалась домой, принять душ, и я ожидал, что она не появится до следующего утра, но она здесь, два часа спустя, в джинсах и белой тунике, с еще влажными волосами, от которых исходит аромат цветов. Я смотрю на ее силуэт, и впервые меня сметает с ног коктейль горечи и сожалений.

– Это моя вина. Я не должен был уезжать. Не должен был вынуждать моих родителей везти ко мне мою же дочь через полмира…

Это первый раз, когда я произношу это вслух.

Кажется, она удивилась. Она ничего не говорит сразу. Только садится в кресло, на свое уже привычное место.

– В тот день, когда мы встретились в музыкальном магазине, тоже шел дождь, помнишь?

Я киваю. Я помню все о том дне – дождь, капли воды, блестящие на ее волосах, то, как она пахла гарденией, когда украдкой приблизилась ко мне.

– Добсон Скотт Орчард стоял у входа в магазин. Он предложил проводить меня до машины со своим зонтом. Не знаю, следил ли он именно за мной, или просто нацелился на меня инстинктивно, но у меня был выбор: унести оттуда ноги под его зонтом или зайти внутрь и столкнуться с тобой. Судя по всему, выбрала я правильно.

– Боже, Оливия. Почему ты не сказала?

– Я никому не говорила, – пожимает плечом она. – Но тот момент… тот самый, судьбоносный момент… оказал на меня глубокое влияние. Вся моя жизнь сложилась бы иначе, если бы я не подошла к тебе тогда. В следующий раз ты увидел бы меня по телевизору, в выпуске новостей. – Она кивает, глядя в пол, чуть скривив рот. Когда она продолжает, ее голос ниже, чем прежде. – Совокупность всех вещей, которые мы не должны были делать в этой жизни, способна убить нас своим грузом, Калеб Дрейк. Ни ты, ни я, ни кто-либо еще на этом свете не способен предсказать, какую цепочку событий спровоцируют наши решения. Если ты винишь себя, то вини и меня.

– Почему?

– Если бы я поступила, как подсказывало мне сердце, и приняла твое предложение, ты не улетел бы в Лондон. Лука и Стив были бы живы, а твою дочь не погрузили бы в искусственную кому.

На несколько минут между нами устанавливается безмолвие. Я думаю о ее словах. Ее картина мира жуткая, пугающая.

– Так почему ты взяла его дело?

Она вздыхает. Я слышу, как воздух покидает ее легкие.

– Приготовься, потому что прозвучит так, словно я больная.

Шуточным жестом я хватаюсь за подлокотники кресла, и она усмехается.

– Я чувствовала, что между нами есть связь. Мы оба, Добсон и я, столкнулись со своей одержимостью в тот день. – Она распахивает глаза, когда переходит к следующей части: – Мы оба кого-то искали. Нам обоим было настолько чертовски одиноко, что мы рискнули попытаться что-то сделать с этим. Я тебе отвратительна?

Я улыбаюсь, мизинцем скользя по мизинцу Эстеллы.

– Нет, Герцогиня. Я люблю тебя за твое нестандартное мышление и талант сопереживать отбросам этого грешного света.

Я жалею о своих словах, едва они вырываются у меня изо рта. Я смотрю на нее, надеясь поймать ее реакцию, но ее нет. Возможно, она просто привыкла к моим признаниям в любви. Или не услышала меня. Или…

– Я тоже тебя люблю.

Я ловлю ее взгляд и удерживаю его; сердце ударяется о ребра.

– Ну же, какая красота. Вся эта ваша гребаная любовь, которой не суждено случиться.