Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

Мать! Дети и дети детей — для нее счастье и радость. В день рождения внука она соберет на той всех жителей кишлака, пригласит лучших музыкантов, заманит богатыря-карнайщика[21], атлас же, лежащий в сундуке для особого случая, пошлет через сватов осчастливившей ее невестке.

Счастью ее нет конца: она готовилась стать бабушкой! И вдруг страшная, жестокая весть — война! В жизни ее радость сменяют тревоги и печали. Лепешка, которую надкусила она в день прощания с младшим сыном, как заклинание, прошептав "Да приведет тебя в этот дом доля твоя", давно засохла и лежит пшеничным камнем в нише. А белая ткань, которую она повесила на дерево со словами "Да будет светел твой путь", давно истерзала в клочья дождями и ветрами.

Теперь все ее радости сводятся к ожиданию почтальона. Она ждет его, как бога, молится на него, а он, привычно осведомившись о здоровье, однажды протянул ей бумагу с черной вестью: "Ваш сын геройски…"

Старший…

Лазурное небо почернело в ее глазах. Обуглилась душа от нестерпимой, сжигающей боли. Казалось матери, что разверзлась земля, небо рухнуло от ее горя-печали.

Кто? Скажите, кто вынесет эти танталовы муки? Разве не делало горе сильных мужчин ничтожными и маленькими?

Так уж издавна повелось в наших краях, что осень — пора свадеб. Когда в садах Ферганской долины осенью наливаются соком румяные гранаты, с полей к хирманам тянутся последние караваны с хлопком, сердца девушек сжимает сладостная истома, а юноши, как истые джигиты, с нетерпением ждут свадеб. Это значит, что и Зилху, небольшой кишлак близ Алтыарыка, ле обойдет стороной свадебная страда.

Осенью чуть ли ле в каждом дворе — той. Выводят причудливые мелодии заливистые сурнаи. Призывно и мощно оглашает окрестность трубный голос карнаев. Его слышат долина и седые, задумчивые горы. На звук карнаев стекаются люди…

Сегодня в Зилха опять той. Тетушки, без которых свадьба не свадьба, спешат на торжество. По обычаю джигиты преграждают им путь ременными арканами, не пускают. Но цветные, повязанные поверх халатов платки, в которых на этот случай завернуты деньги, расчищают дорогу к дому невесты. Вот уже гостей полон двор, уже привезли невесту, но свадьба не начинается: все ждут ее, Саодат-оя. Вскоре приходит и она. Ради торжества на плечи наброшен белоснежный платок. Подошла к молодым, благословила, молитвенно провела ладонями по щекам, и зашумел той на всю округу.

А Саодат-оя тихо наблюдала за весельем, прислонившись головой к колонне веранды. Грусть и радость одновременно поселились в ее глазах, она смотрела на певца, который сидел, скрестив ноги, и мерно раскачивался в такт песне. Старой женщине казалось, что он опьянен своим голосом и внимательно прислушивается к нему.

Не надо ни ада, ни рая — лишь была бы любовь.

Я готов отказаться от жизни, так волнуешь ты кровь.

Мать, вникнув в смысл песни, печально вздохнула: когда ее выдавали замуж, о любви не пели. Песни были скорбными и печальными. Она вдруг вспомнила врезавшиеся в память слова из песни, что слышала много лет назад на своей свадьбе:

Цветок бутоном взора
не ласкает.
Раскрылся — руки жадные срывают.
И розы аромат не вечен:
жизнь его — мгновенье.
Одни шипы живут,
когда конец цветенью…

Она увидела себя девочкой, птенчиком, которого везли к жениху на кокандской арбе с огромными скрипучими колесами. Как это было давно! Неутешное горе тогда душило ее, и, как сквозь сон, слушала она песню утешенья:

Не плачь, девочка, не плачь. Муж
твой послан богом, ер-ор.
Ты войдешь хозяйкой в дом с золотым
порогом, ер-ер.

Золотые пороги… Она усмехнулась своим мыслям. Но было порога даже деревянного. Сырость от земляного нола пронизывала до костей, крыша защищала от дождя понадежней сита, а под потолком свили гнезда летучие мыши. Золотые пороги!..

Если верно говорят, что человеку дано цвести десять раз, то она не успела расцвести и одного раза, когда завял и этот нераспустившийся бутон. Что оставалось ей, как не трепетать от холода и голода горлицей, попавшей в силки…

Словно вчера это было, так помнит она свою свадьбу. Соблюдая обряд, в кругу женщин и подруг пришла заплаканная, поздоровалась с его матерью.

— Тебе понравился жених? — спросила та, которая дала жизнь ее нареченному.

— Да ну вас! — только и смогла произнести Саодат, от стыда прикрыв лицо длинным рукавом.

Теперь ты, дочь моя, не таи от меня секретов.

— Неплохой он, — раскрыла сердце Саодат. — Вот только беден.

— Богат, кто в малом признает богатство, дочка. Я расскажу тебе старинную легенду. Хумаюн — сын Бабур-шаха — любил прекрасную Акику. Её женой своей назвать он собирался. Вот что сватам ответила Акика: "Не выйду за богатого шаха: подол его расшитого халата своей рукой достать я не сумею. Мне по сердцу бедняк, чтоб его шею смогла обвить я жаркими руками".

— А что, богатство — так презренно?