Восхождение на Макалу

Вот вам описание не такого уж исключительного случая в работе врача экспедиции, хотя главным образом ему приходится иметь дело с обморожениями, отеками, ангинами, бронхитами и тому подобным. В экспедиции было два врача, что чрезвычайно удобно. В случае необходимого хирургического вмешательства, например при неотложном удалении воспаленного аппендикса, двум врачам проводить операцию сподручнее, чем одному с добровольными ассистентами, хотя недостатка в таковых среди восходителей не бывает. Кроме того, в сложных случаях врачи могут консультировать друг друга, поспорить между собой или лечить каждый по-своему. Несмотря на механизацию и разделение труда, врачевание по природе своей все еще остается ars medica — «искусством лечить». И если человеческий организм выдерживает сверхчеловеческий труд на восьмитысячной высоте, то он, несомненно, выдержит и усилия врачей.

Выдерживает человеческий организм и неумеренное поглощение лекарств, антибиотиков и различных витаминов, которые мы так щедро раздаем. Часто за завтраком, которому предшествовало поедание изделий фармацевтической промышленности как чехословацкой, так и иностранной, мысль моя обращалась к принципам шерпского питания, и я сопоставлял его с нашими блюдами: жареной печенкой, бульоном из козлиных костей и голов прямо с глазами, мозгами, рогами, языком и кожей.

Безусловно, когда-нибудь те, кто питается цзампой, неочищенным рисом и изредка вареной козлятиной, будут взбираться на вершины очень высоких гор. Что тогда станется с глотателями пилюль и порошков? Мы никогда не видели, чтобы кто-нибудь из наших шерп глотал В-комплекс форте, целаскон, пангамин, липовитан, пиридоксин, эревит и другие снадобья. И все-таки их физическое состояние и душевное спокойствие были по крайней мере такими же, как у «членов», которые допинговали себя к тому же хвастливыми речами и консервированным грохотом, опускаясь до вульгарности, чтобы снова вынырнуть из нее героями несомненно вымышленных приключений.

Поскольку слово «красота» теряет всякий смысл в Гималаях, никто и никогда не говорит здесь об эстетике гор и о красоте природы. А розы? Они могли бы здесь цвести, но кто из восходителей знает об этом? Ведь природу в самом деле красивой не назовешь, она только бесконечно безразлична; красоту ей приписываем мы сами. Понятие «романтика», несомненно, перестанет упоминаться в словаре людей, занимающихся пассивным аудиовизуальным потреблением красоты и приключений, потому что романтика прежде всего активное сопереживание объективностей природы, мира и Вселенной, которые обретают красоту только через это сопереживание.

Что же остается? Тяжелый труд, которого никто не понимает, не постигает его смысла, который столь же безразличен для всех, как гора безразлична к попыткам восходителей. Но, может быть, за тяжелой работой, за всей наготой человеческих взаимоотношений где-то там еще тлеет искорка романтичной красоты, дружбы, мужества и мечтаний, может быть, когда-нибудь из нее еще возгорится пламя?

Когда шерпы съели всю цзампу, закупленную нами в Седоа, мы выдали Мингме пражскую муку грубого помола, которую он прожарил в алюминиевой кастрюле. Мука приобрела коричневый цвет и запах карамели. Жареную муку шерпы смешивали с сахаром, поливали чаем и молоком, и, по их мнению, получался отличный деликатес, хотя с точки зрения рациональности и биологической ценности еда эта вызывала сомнение. Серо-коричневая цзампа содержала больше витаминов, чем пражская мука, но повар Мингма защищал ее:

«Цзампа из Седоа нет хорошая: в ней трава, камни и много другие вещи». Когда я спросил Мингму, что он имеет в виду, говоря о «других вещах», он улыбнулся и стыдливо промолчал. Можно только предположить, какие именно «вещи» попадают в цзампу при технологических процессах, обычных в предгорьях Гималаев, где дробление ячменя происходит в непосредственном соседстве с яками, овцами и коровами. Таким образом, вопрос о биологической ценности гималайской цзампы остается необъяснимым.

Астрономический день увеличивается, кончились суровые ясные утра; время делится на регулярные приемы пищи и сон в промерзших палатках с семи вечера до семи утра следующего дня. Дни увеличиваются, но поскольку мы находимся недалеко от экватора, то рассветать и темнеть будет по-прежнему быстро, а продолжительность дня и ночи так и будет колебаться вокруг двенадцати часов.

Конец апреля, трава вокруг лагеря зеленеет, и восходители, отдыхающие внизу, наслаждаются солнцем, полными тарелками, сырами, с которых капает жир, потому что их коптили над огнем в кухне, хлебом и черными блестящими колбасами, горчицей и свеклой, умеренным повышением атмосферного давления и сном с полным желудком в тепле палатки, и это в то время, когда белоснежные пики сияют в пленительной голубизне и видны мельчайшие детали стен, изрезанных лавинами. Как мало — и как страшно много нужно человеку для чувства (мимолетного, ибо тотчас снова пойдет снег, а холод, мороз вновь проникнет в палатки, сердце, мозг), для чувства блаженства, радости, а возможно, и счастья!