Восхождение на Макалу

Проснувшись утром в базовом лагере, Карел высовывает руку из спального мешка и включает магнитофон. Он принадлежит к числу самых болезненных членов экспедиции, объясняя свои насморки, гриппы и внезапные нарушения пищеварения своей молодостью. Но Карел способен удивительно смело и быстро действовать в критические моменты. Когда в волнах под лиановым мостом безвозвратно исчезли металлические трубки от нашей большой палатки общественного назначения, Карел обвязался веревкой и, предоставив шерпским женщинам и девушкам из деревень в бассейне реки Заря возможность любоваться своими почти культуристскими пропорциями, бесполезно нырял в ледяную воду.

В то время когда Карел под звуки биг-бита досматривает какой-нибудь из своих любимых снов (наверное, в нем кроме красавиц, чьи портреты украшают интерьер палатки, присутствуют сложные формулы алкалоидов, потому что Карел учится на медицинском факультете и кладет под голову вместо подушки учебник по фармакологии), между палатками базового лагеря происходит следующий разговор главного врача экспедиции с оператором Петром:

— Как самочувствие, сержант?

— Не вызывает беспокойства, полковник, — отвечает Петр.

Этим коротким диалогом, заимствованным из времен перехода полковника Арнольда и его соратников через реку св. Лаврентия, собеседники воздают должное правилам утреннего этикета. Врач отправляется проверять склад и кухню, а Петр начинает снимать.

Он снимает все и во всех ракурсах. Мост через реку Арун, Макалу, шерпских женщин и альпинистов. Но чаще всего Петр снимает Макалу: из базового лагеря, с боковых морен и с каменистого дна Барунской долины. Петр всегда в хорошем настроении, улыбка не покидает его лицо, хранящее почти детское выражение, несмотря на окладистую бороду. Собственно, он не альпинист. В определенной мере и этот факт может иметь свои объективные преимущества в коллективе высокогорной экспедиции.

В первую неделю апреля экспедиция продолжает по инерции двигаться. Почти ежедневно восходители и шерпы покидают базовый лагерь и отправляются в лагерь 1, достигая его сначала за четыре-пять часов, позднее — всего за два-три часа. Когда лагерь 1 наконец снабжен всем необходимым, альпинисты находят дорогу через ледник на восток, приводящую прямо к юго-западному ребру. Поднявшись на ребро по почти отвесной восьмидесятиметровой стене, покрытой льдом, разбивают лагерь 2 на первой широкой ровной площадке, на макушке огромного ледяного серака. Если лагерь 1 был поставлен на сухом камне, то лагерь 2 — на снегу, а это означает, что в палатках, пол которых, какими бы водоотталкивающими составами он ни был пропитан, пропускает влагу, превращающуюся в лед, будет холодно и зябко.

Лагерь 2 поставлен 6 апреля на высоте около 6200 метров. Он состоит из трех палаток, впоследствии к ним прибавится большая палатка под названием «Липно». Снеговая площадка на ребре дает возможность поставить палатки, которые после лагеря 1 станут еще одной передовой базой.

Подъем по стене, подстрахованный вспомогательными веревками, не был сложен. Но высота уже затрудняет дыхание, и альпинисты возвращаются вниз, в базовый лагерь, возвращаются к кухне, на сухую землю, к накрытому столу в общей палатке, к своему личному багажу.

Он хранится в сделанных в Поважской Быстрице алюминиевых ящиках с красными буквами имени владельца. Крышки ящиков, которые снабжены резиновыми прокладками, защищающими от пыли и влаги, плотно закупоривают несколько кубических дециметров родины. Кажется, что в каждом ящике навсегда заперт и чехословацкий воздух, сохранившийся в складках наглаженных рубашек, свитеров и чистых носков. Любимая книга «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона и карты, записная книжка и почтовая бумага, копирка и еще какие-то ненужные мелочи составляют наше маленькое личное хозяйство. У каждого по два ящика, так что альпинисты, сидя на одном, роются в другом ящике, перекладывая шарф и старательно сложенные полотенца, зубную щетку и пасту, рулончики с пленками. Некоторым из нас хватает двух положенных ящиков, а у иного пожитки не помещаются и в три ящика, и он, как кукушка, прячет свои вещи в общий багаж.

В ящиках — родина, единственная и далекая, вернувшись с ребра, к ней стремится каждый. В сохранности этого кусочка родины хотел быть уверен каждый. Поэтому альпинисты во время похода нетерпеливо высматривали «своего» носильщика, чтобы убедиться, что его ящик не потерялся. Неизвестно, что́ в этот момент имело большее значение для владельца ящика: хранившиеся в нем вещи или иллюзия родины.