Восхождение на Макалу

2 марта ровно в 22.30 непальского времени Гонза Червинка поставил «Татру» на стоянку в саду японского отеля (носящего непонятное название Express House), ни еuо владельцы, ни соседи не сокрушаются по поводу того, что маневрирование тяжелого автомобиля может разрушить ворота и часть ограды; эти любезные люди готовы даже разобрать стены, лишь бы «Татра» смогла въехать в сад. Ограда, правда, сложена из небольших кирпичиков, кое-как слепленных глиной и грязью.

Вторая «Татра», управляемая Миланом Кришшаком, продолжит путь по изнуряюще жаркой Терайской низменности, высушенной ранним мартовским солнцем. Когда эта «Татра» закончит свой рейс у взлетной полосы биратнагарского аэродрома, экспедицию можно считать начавшейся.

Автомобили и альпинисты отдыхают, а самолеты готовятся к транспортировке материалов и людей. Меж тем на аэродроме в Тумлингтаре нас ждут более трехсот носильщиков, и дым от их костров поднимается к синему небу.

Наконец на берега реки Багмати нисходит покой, и полуголые европейские и индийские святые ощущают холод ночи. Закончилась Великая ночь Шивы, и их глаза устремлены не столько в бесконечность, сколько просто в пространство; в долине храмов гаснут костры, за ними погаснут и неоны, и лампочки, гирлянды которых очерчивают контуры пагод.

Их не шевельнет даже ветерок, шумящий в кронах деревьев, даже удары колокола с храма Шивы.

4

Вечером на аэродроме в Биратнагаре мы ложимся под москитниками возле «Татры»; оранжево-красное солнце словно погружается в жаркие испарения, поднимающиеся от Ганга. На юге горят джунгли или иссохший тростник, и огонь ширится в обе стороны от места загорания. Так и видишь тигра возле антилопы, а черную пантеру рядом с миролюбивыми буйволами — все убегают перед пламенем, все помнят законы «Книги джунглей». Из репродукторов местного радио, из далеких и близких деревень слышатся индийско-непальские ритмы, звуки барабанов; ведь март — месяц свадеб. А пожар вспыхнул не от молнии, а от искры локомотива на вокзале в Джогбани, последней железнодорожной станции на индийской стороне границы. Кусают комары вида «анофелес». Жара. Бродячие псы воют от голода и, приблизившись к «Татре», вылизывают жестянки из-под консервов. Крысы, тихие подружки ночи, пытаются прогрызть мои альпинистские ботинки, но сразу же бросают это занятие: выделанная кожа издает химическую вонь. Всю ночь в деревнях слышны барабаны, и смуглые узкобедрые мужчины обручаются с красивыми индо-монгольскими девушками. Вечером на базаре, по которому с трудом пробивалась наша «Татра», можно было простым глазом видеть демографичесий взрыв, хотя непальские мамаши и не получают пособий за первого, второго и третьего ребенка, как заведено у нас. До чего бы тогда докатилась экономика этой страны, если бы здесь рождались пятисоткроновые маленькие граждане!

Наш сон нарушали завывания лисиц, одичалых псов, а быть может, и шакалов, да такие пронзительные, что по сравнению с ними вопли подвешенного на дыбе показались бы прелестными звуками лютни, сопровождающей знаменитый баритон Вальдемара Матушки.

Ранним утром стартуем в Тумлингтар. Непальцы — летный персонал — отказываются от наших подарков: слово «бакшиш», приводящее в движение все виды экономических и социальных отношений не только на восток от Суэца, тут еще не имеет того значения, который ему придают белые. Несмотря на сложности переброски самолетами, на инструкции о воздушной перевозке баллонов с кислородом и канистр с бензином, 6 марта утром вся экспедиция — груз, шерпы, альпинисты и около трехсот носильщиков — готова и ждет под древовидными фикусами, окаймляющими с восточной стороны речную террасу Аруна, служащую аэродромом в Тумлингтаре.

Хотим мы того или нет, жизнь экспедиции — главная тема. И хотя тут напрашивается иной литературный жанр, чем путевые заметки, ничего не поделаешь: приходится все время возвращаться на тропинку, ведущую от аэродрома вверх мимо рисовых и кукурузных полей, мимо одиноких хижин, под сенью деревьев, при печальном шелесте тростника и бамбука, которые тут заменяют осины.

Главное, дорога все время поднимается вверх, и ты шагаешь по неожиданно знакомой тропинке в сиянии мартовского солнца, и ждут тебя события, хорошо знакомые, но в то же время удивительно новые. Знаешь, что́ ждет тебя за поворотом, на каменном мостике, у родника, из которого женщины берут воду в латунные посудины, отражающие солнечный блеск. Встречаешь старых знакомых из деревень у подножия Гималаев: из Седоа, Нума, Кхандбари и Бодебаса — и видишь, что все они за эти три года, вопреки ожиданию, постарели. Норбу Лама остриг косу — раньше он закручивал ее гордым пучком, а теперь его прямые черные волосы коротко подстрижены «под микадо». Он похудел, и морщин у него прибавилось больше, чем следовало бы за эти три года. Потому что жизнь в Гималаях, в предгорьях высочайших вершин мира, более сурова, чем где бы то ни было, и риса, проса да ячменя не всегда родится столько, чтобы хватило на пропитание.