Восхождение царицы

И тут я поняла: сам факт, что они приглашены сюда женщиной, выбивает их из колеи. Римлянки заняты домом и не проявляют самостоятельности в иных сферах, а я, иностранная царица – единственная особа женского пола в Риме, имеющая возможность держаться с ними наравне. Приглашать их к себе, задавать вопросы и давать советы, не относящиеся к домашним делам.

– Вот к чему, – сказала я, поднявшись. – Тебе пора во всеуслышание объявить о намерении стать царем – или об отсутствии такового. А какое время подходит для этого лучше, чем луперкалии? Ты будешь на возвышении, почти на сцене, у всех на виду. Надо перехватить инициативу, выступить и объявить народу то, что ты хочешь ему сообщить.

– А что я хочу сообщить? – спросил Цезарь и подался вперед, опираясь на костяшки пальцев.

– А уж это тебе решать, – ответила я. – По моему разумению, стоило бы успокоить народ, заявив, что ты не хочешь становиться царем. – Я помолчала. – Разве тебе недостаточно этих фальшивых историй, этих пятен на репутации, когда невесть кто приветствует тебя как царя, когда чьи-то руки надевают короны на твои статуи и пишут республиканские лозунги на преторском кресле Брута?

Он вздохнул.

– Да, действительно, меня они донимают.

– Тогда кончай с ними! Один из вас – Антоний или Лепид – предложит ему корону прямо на ростре, на луперкалиях, на глазах у всего Рима. Сделать это нужно как можно демонстративно и театрально. А ты, Цезарь, должен решительно от нее отказаться – точно так же демонстративно и торжественно. Потом твой отказ занесут в анналы храма Юпитера на Капитолийском холме.

Несколько мгновений все молчали. Глядя на Цезаря, я поняла: если он недоволен, то только тем, что не сам до всего додумался.

– Очень умно, – наконец признал он. – Да. Это послужит ответом тем, кто мутит воду.

– При условии, что ты стремишься именно к такому ответу, – сказала я. – Ты должен заглянуть в свое сердце и убедиться.

Глаза его вспыхнули, и я поняла, что зашла слишком далеко. Мне следовало задать этот вопрос с глазу на глаз. Однако ответ был нужен сейчас, чтобы Антоний и Лепид знали, что им предстоит сделать.

– Что ж, – проговорил Цезарь. – Я уверен. Я не буду царем в Риме и не желаю им быть.

Одна ли я уловила эту тонкость – «царем в Риме», а не «царем Рима»?

– Значит, ты согласен с моим планом? Тебе предложат корону, а ты откажешься от нее? Кто это сделает: Антоний или Лепид?

– Я предложу корону, – сказал Антоний. – Меня уже знают как человека, способного на самые невероятные выходки, а у Лепида репутация более серьезного человека.

– Но тогда, может быть, лучше подойду я? – предложил Лепид. – Народ воспримет меня более серьезно.

– Нет. Если это сделает Антоний, все будет выглядеть достовернее, не как нечто продуманное, а как порыв, – возразил Цезарь. – Тебя знают как человека рассудительного, ничего не делающего сгоряча, а про Антония всякому известно, что он порывист и бесшабашен. Нельзя, чтобы народ заподозрил инсценировку.

– Народ – это одно, – заметил Антоний, – но есть и те, кто стоит за всеми последними выходками. Уж они-то действуют не более спонтанно, чем мы. Знать бы, кто они, Цезарь.

– Понятно одно: кто-то из твердолобых аристократов, из тех, кого называют «оптиматами», желает вернуть утраченную власть. Но кто именно? Я пытался предложить им места в правительстве, сделал преторами и Брута, и Кассия. Другие бывшие сторонники Помпея, кого я простил, вроде бы покорились и примирились, но я не могу читать их мысли. День за днем они собираются вокруг меня и выражают почтение, но как знать, о чем они говорят, когда встречаются в своем кругу?

– Нам нужно внедрить к ним шпионов! – предложил Антоний.

– Тогда я точно стану тем, кем меня называют за спиной, – тираном. Правитель с тайной полицией, шпионами и подозрительностью. Нет, я скорее приму смерть от их рук, чем возьму на себя ту роль, которую мне навязывают!

– Не говори так! – сердито прервала его я. – Как вообще можно управлять страной без шпионов? Хорошая система тайного сыска спасла немало людей.

– Как это по-восточному! – промолвил Цезарь. – Порой я забываю, откуда ты родом, дитя Птолемеев и Нила. Но здесь у нас восточные обычаи приживаются не слишком хорошо.

В комнату тихо вошла служанка, чтобы снова наполнить светильники оливковым маслом. Она встала на цыпочки и из кувшина с узким горлышком подлила в лампы душистой жидкости золотисто-зеленого цвета. Может, она тоже шпионка? Подслушивает, о чем мы тут говорим? Как легко помешаться на почве подозрительности! Может быть, Цезарь прав.

Мы все молча ждали и только после того, как служанка вышла, разразились нервным смехом.

– Значит, решено? – спросила я. – Когда начнутся луперкалии?

– Через четырнадцать дней, – сказал Антоний. – Пятнадцатого февраля. А ведь этот месяц, оказывается, и назван в честь хлещущих ремней, – заметил он, словно только что об этом догадался.

– Значит, ждать осталось недолго, – сказал Лепид.