Восхождение царицы

Он почувствовал приближение приступа своей болезни и изо всех сил старался не допустить его, поэтому не смог общаться с сенаторами, как подобало.

Цезарь с трудом поднялся на ноги, положил руку мне на плечо, набросил сверху плащ и, опираясь на меня, медленно зашагал через старый Форум к дому. Хвала богам, расстояние было невелико, а холод разогнал народ по домам, и людный Форум почти опустел.

Как только мы зашли в его покои, Цезарь повалился на кровать и закрыл глаза.

– Я думаю, пройдет, – процедил он сквозь зубы.

Я намочила подол моего платья в умывальном тазике и вытерла ему лоб. Должна признаться, я ощущала определенное удовлетворение, поскольку делала у него дома то, что следовало бы делать Кальпурнии.

Примерно час Цезарь неподвижно лежал на кровати, потом перевернулся и вздохнул.

– Теперь, кажется, все в порядке. Отпустило.

– Ты говорил, что победил недуг.

– Так оно и есть. Я не даю ему овладеть мной. – Его голос все еще был слаб. – В Испании один раз случилось то же самое. Как раз перед сражением. Но я больше не падаю.

– Нет, потому что ты сразу садишься, – проговорила я с улыбкой.

– Ты видела, как это бывало раньше. Сесть вовсе не означало перебороть приступ. – Он осторожно поднялся. – Ну, вот. Комната не кружится. Руки и ноги повинуются мне. И я не потерял сознания.

Он говорил с большим облегчением.

– Те люди – что там было?

Теперь мне стало ясно, как плохо он себя чувствовал, когда разговаривал с сенаторами. Прежде чем ответить, Цезарь взял свиток и перечитал его заново.

– Сенат сделал меня пожизненным диктатором, – промолвил он с запинкой; каждое слово выходило с неохотой, как жертвенное животное, ведомое на заклание. – Это невозможно.

Скорее всего, если те люди и говорили о каких-то ограничениях, то в его памяти ничего не сохранилось.

Он покачал головой.

– Диктатор всегда назначается временно, при чрезвычайных обстоятельствах. Эта должность не входит в число обычных государственных постов – консулов, преторов, трибунов, – поскольку диктатор заменяет их всех. Пожизненный диктатор… Иными словами, это царь. Ибо кто есть царь, как не пожизненный диктатор?

Похоже, Цезарь не столько говорил со мной, сколько размышлял вслух.

– Нет, это невозможно.

– Но, – я указала на свиток, – здесь так написано.

– Должно быть, какая-то хитрость. Может быть, они думали, что я откажусь? Возможно, к этому все и сводилось. – Цезарь снова сокрушенно покачал головой. – Беда вот в чем: я не помню, что я им ответил.

– Ты не отказался, в этом я уверена.

– Откуда ты знаешь?

– У них был недовольный вид. Может быть, ты не выразил ожидаемого удовлетворения?

– Да уж, чего я тогда не чувствовал, так это удовлетворения. Головокружение – да, оцепенение – еще какое. Только не удовлетворение.

– Но они-то не знали, – напомнила я и положила несколько подушек ему за спину, чтобы он устроился удобнее. – Завтра, когда ты полностью поправишься, тебе придется посетить сенат. Поблагодари их, не скупясь, за эту великую честь. Разумеется, если решишь ее принять. Ну а если откажешься, тем более. Придешь и скажешь, что всю ночь советовался со своей совестью и понял, что ради блага Рима должен отклонить предложение.

– Но дело в том, что ради блага Рима я должен принять его. – Теперь его голос звучал твердо, хотя и тихо. – Отказаться мне следовало бы ради моего собственного блага.

– До сих пор ты не отказывался ни от чего, что дарила судьба, – сказала я. – В этом суть твоего характера.

На следующий день весь Рим гудел о неописуемом высокомерии и наглости Цезаря: он не встал, когда сенаторы явились к нему, дабы преподнести неслыханную награду. Его бичевали за гордыню, и ему пришлось с этим смириться. Оправдать Цезаря могла лишь правда о недуге, но он категорически отказывался ее разглашать. Правда, у него имелся еще один выход – отклонить предложенную честь. Но я понимала, что такой поступок невозможен для Цезаря.

Следующее происшествие случилось, когда он возвращался после загородной церемонии: толпа вдруг стала приветствовать его как царя. (Я до сих пор теряюсь в догадках, были ли то наймиты его врагов, устроившие провокацию, или часть народа действительно желала видеть его царем?)

Он ответил:

– Я не царь, но Цезарь.

Естественно, его слова мигом разлетелись по всему Риму.

Вскоре после этого кто-то возложил царскую диадему на статую Цезаря на ростре, а один из народных трибунов велел ее убрать. Цезарь приказал, чтобы диадему посвятили Юпитеру, единственному истинному правителю Рима, однако случай породил толки. Оставалось загадкой, кто за этим стоит и в чем его замысел.