Восьмая муза

Иногда перед Секретным домом проходил комендант Колюбакин. Он останавливался, смотрел на окна, из которых выглядывали арестанты, качал головой: «Зверинец!» Казематы срослись с крепостной стеной, вытянулись вдоль нее; камеры как клетки, и заключенные смотрят из них, словно дикие звери, — ходи и разглядывай нелюдей, только ров перед «зверинцем» мешает близко подойти.

Комендант часто напивался и палил в знак сего из пушки. Выпустив вместе с тоской в озеро запас ядер, он успокаивался, трезвел и собирался на рыбную ловлю. Возвращался с Ладоги в лодке, наполненной рыбой.

Тогда он снова появлялся перед «зверинцем» и кричал: «Я вас, злодеи, ухой накормлю! Косточкой не подавитесь!» Действительно, вскоре разносили по камерам в котле вкусное варево, и арестанты со стоном набрасывались на еду. В тот день светлел угрюмый Шлиссельбург, и даже буйный Протопопов успокаивался и, поев, засыпал.

Но доктора уха не радовала.

— Это блюдо пахнет волей. Нам дали кусочек воли, а мне нужна вся.

— Полной воли нет на свете, — возражал Николай Иванович.

Доктор отодвигал миску и ложился, задирая бороду к потолку, Филипп доедал за него.

Однажды Новиков открыл библию и стал читать вслух о том, как царь Дарий повелел бросить в ров со львами одного из своих губернаторов, Даниила, за то, что тот не захотел воздать царю почестей, а продолжал молиться своему богу:

«Поутру же царь встал на рассвете и поспешно пошел ко рву львиному. И, подойдя ко рву, жалобным голосом кликнул Даниила: «Даниил, раб бога живого! Бог твой, которому ты неизменно служил, мог ли спасти тебя от львов?» Тогда Даниил сказал царю: «Царь! Во веки живи! Бог мой послал ангела своего и заградил пасть львам, и они не повредили мне, потому что я оказался перед ним чист, да и перед тобою, царь, я не сделал преступления». Тогда царь чрезвычайно возрадовался о нем, потому что он веровал в бога своего. И приказал царь, и приведены были люди, которые обвиняли Даниила, и брошены в львиный ров, как они сами, так и дети их и жены их, и они не достигли до дна рва, как львы овладели ими и сокрушили все кости их…»

— Не читайте! Я устал от ваших библейских сказок, — вдруг раздраженно сказал Багрянский. — Нас не спасут ангелы, и съедят не львы, а крысы.

— Доктор! Что с вами? — огорченно спросил Николай Иванович.

— Со мной то же, что и с вами. Мы погребены.

— Мне это известно. Скажите что-нибудь интересное, — сердито сказал Новиков.

— А интересно то, что наши желудки уже не выдерживают этого питания. Скоро все будет кончено.

— Но сегодня вы съели великолепную уху.

— Тем хуже. Раз в полгода уха. Тем хуже. После нее есть гнилье невозможно.

— Не ешьте. Филипп съест, — с досадой отвечал Николай Иванович.

— Ах, вот как, — доктор вскочил. — Вы можете холодно отвернуться от человека. Вам важно быть благостным, сохранять свой внутренний покой, вам важно утешаться этой дурацкой библией.

— Нам же не дают других книг…

— Что толку от чтения… Что толку от ваших книг!

— Не надо думать об этом сейчас.

— Где же думать, как не здесь.

— Надо заняться чем-нибудь. Напишите медицинское сочинение. Я выпрошу у солдата несколько листов бумаги… Он добрый солдат и уже обещал.

— Сочинение! Довольно сочинений! Вы всю жизнь сочиняли. И вот пожинаете плоды.

— Плоды? Плоды когда-нибудь потом… когда станет больше просвещенных людей. Я только сеял.

— Ха-ха! Утешаетесь посмертной славой? А теперь цепь несчастий — ссылка друзей, наше заточение, болезнь детей, гибель учеников. Вас предупреждала государыня, просила жена не забывать о доме, но вы были упрямы, жестоки даже, вам дело было дороже людей!

— Гибель учеников? Каких учеников?

— Мне рассказал офицер охраны: в тюремной больнице скончался Фалалей. После допроса у него открылась скоротечная чахотка.

Николай Иванович пошатнулся.

— Умер?

— Да, умер, — подтвердил доктор и бросился к Новикову. Тот, бледнея, оседал па пол…

Болезнь длилась два месяца.

Он лежал безучастно, лицом к стене, не разговаривал и слушал редкие удары капель у окна, возгласы караула, крики Протопопова. Он покорно проглатывал несколько ложек, которые носил ему Филипп, закрывал глаза и снова впадал в забытье.

Иногда он напряженно прислушивался: казалось, сейчас, отворится дверь и войдет офицер с царским указом об освобождении. Он вспоминал ласковую улыбку государыни, и радостное чувство доверия вновь охватывало его. Ну конечно, это ошибка. Козни злых людей. Они обманули государыню, оболгали его, и это откроется, она призовет его снова к деятельности, вернет типографию, семью, имя. Ведь он немало сделал для отечества.

Но стены мертво молчали. Скрипел зубами доктор во сне. Вздыхал, молясь, Филипп. Нет, надеяться не на что. Ему уже почти пятьдесят, но, как ребенку, хочется красивой сказки. Все напрасно, доктор прав. Журналы, книги, друзья — будто сон. Незыблемым осталось одно: эта крепость «Орешек», эти мощные стены, сло-.женные на века, эта спокойная сила, бросившая его в каземат.