Восьмая муза

Сегодня Оглоблин рассуждал о развитии отечественной коммерции, о «благе каждого и всех», о выполнении наказа императрицы — и вот, пожалуйста, — «русскому человеку это баловство ни к чему»!

«Сделайте так, чтобы просвещение распространилось между людьми…» Он стал быстро писать. Он рассказывал об убогой и скудной деревне Разоренной, в которой побывал недавно, о нищете крестьянской и невежестве, о тиранстве помещиков. Он объяснял государыне, что теми благими законами, которые будут приняты, должно требовать от пахаря и от его господина грамотности и образованности, ибо нищета и невежество одним узлом связаны, и что просвещенный барин не посмеет избивать умного ц грамотного мужика.

Но где просвещенные люди? Их по пальцам можно перечесть. И откуда им взяться, если в Москве всего две книжные лавки и нет читальни, а «Московских ведомостей» издается лишь 600 штук.

Ныне наступило то время, в котором неусыпным попечением премудрой императрицы исправляются погрешности наших предков. От невежества граждане российские начинают отвращаться и к просвещению влекутся. Сие устремление надо всемерно поддержать и законодательно закрепить. Коли потребуются государыне верные слуги и ревнители просвещения, то он, Новиков, отстраняя забавы молодости, готов с усердием служить снятому делу.

Сонная тишина стыла в зале, перо неудержимо летело по бумаге.

Пусть древнему городу России выпадет высокая честь стать родником просвещения. В Москве можно издавать журнал или основать типографию и торговать книгами, если таковое указание поступит от государыни. Малая денежная ссуда, казною выделенная, укрепит благое начинание.

Он поставил точку и подписался: Николай Новиков, держатель дневных записей. Горестно вздохнул: должность была ничтожная. Подумав, прибавил: унтер-офицер гвардии ее величества Измайловского полка. Чин был еще скромнее… Но ведь Екатерина любит одаривать вниманием и наградой людей неродовитых. Он бы не осмелился обратиться к ее величеству, если бы не помнил о ее просьбе докладывать о неустройстве жизни и дополнять «Наказ» каждому, кто пожелает.

Слова государыни навсегда в его сердце: «Свобода, душа всего, без тебя мертво… Я не хочу рабов… Я хочу, чтобы повиновались законам… Нужно просвещать нацию».

Без просвещения не быть свободе.

Большое собрание гудело от возбуждения. Какой титул поднести бессмертной, дражайшей Екатерине? Как выразить трепетную любовь подданных? Есть ли такие слова?

Слов было много, но в дело годились не все. Можно ли Всесветлейшую, Державнейшую Великую Государыню, Императрицу и Самодержицу Всероссийскую назвать Государыней Всемилостивейшей? Пристал ли ей, например, титул Матери отечества многопопечительной?

Слова были очень хорошие, но выходил следующий депутат и оглушал всех новым предложением. Пусть государыня украсится титулом Восстановительницы блаженства Российского народа! Разве это не будет справедливо?

Нет, это будет очень справедливо, но ведь есть же слова более емкие, более могучие, более прекрасные.

Конечно, такие слова нашел именно Григорий Орлов, депутат Капорский от дворянства, любимец государыни. Эти слова были: «Великая и Премудрая Мать Отечества».

Страсти улеглись, и с облегчением, словно выполнив большую работу, собрание депутатов решило поднести императрице сей титул.

Блаженный день наступил. Царица торопливо прошла к своему креслу, опустилась в него, хмурясь и кивая по сторонам, и оказалась под своим портретом, на котором изображена ступающей легко и весело, улыбающейся миру светло и ясно.

Маршал Бибиков начал речь. Он рассказывал о великих начинаниях императрицы, о благоденствующем народе, о весенних ветрах новой эпохи, об одушевлении людей всех сословий. Лицо Екатерины было непроницаемо-застывшим. Лишь иногда ноздри нетерпеливо дергались, и тогда резкая складка подсекала нос, придавая лицу что-то хищное, совиное.

Бибиков гремел. Екатерина откидывалась к спинке кресла, прикрывала глаза, скучающе постукивала пальцами по подлокотникам, словно показывая, что слов слишком много я пора заниматься делом.

Бибиков заговорил о том, что российский народ в ознаменование заслуг императрицы жаждет увенчать ее титулом Великой и Премудрой Матери Отечества. Новиков заметил, что царица хотела сделать гримасу недовольства, но нос на сей раз не послушался, и она, чуть улыбаясь, удовлетворенно прикрыла глаза.

Бибиков умолк. Объявили отдых на полчаса. После перерыва в празднично-звенящей тишине перед депутатами вышел канцлер Голицын, чтобы отвечать от имени государыни.

Голицын сказал, что государыня польщена высокой оценкой ее слабых усилий, но принять сей почетный титул не согласна. «В состоянии ли мы, — читал Голицын, — судить о делах правителей во время их жизни? Нет. И посему титул «Великая» принять никак не могу. О делах моих оставляю времени и потомкам беспристрастно судить. Премудрая? Никак себя таковою назвать не могу, ибо один Бог премудр. Что же касается лестного звания «Мать Отечества», замечу; любить богом мне врученных подданных за долг почитаю, а быть любимой ими есть мое желание».