Восьмой день недели

Часто, за последнее время особенно часто, проходя по площади Партизан, она встречалась взглядом со своими вечно двадцатилетними, теперь уже бронзовыми детьми. Алексей и Наташа на гранитном пьедестале выглядели этакими великанами, с гордо вскинутыми головами смотрели в лицо ненавистному врагу. Пелагея помнила ребят совсем иными. Алексей — застенчивый, узкогрудый, в отца. Наташа похожа на школьницу-десятиклассницу — стройная, пугливая, большеглазая, с длинными толстыми косами. Прямо перед войной Алексей привел Наташу в дом и спросил: «Вам нравится эта девушка?» Оглядели Пелагея и Кирьян зардевшуюся от смущения дивчину, переглянулись: «Хороша. Но… ты почему спрашиваешь?» — «Познакомьтесь, это моя жена — Наталья Владимировна». Так и пошло. И до самой последней минуточки звали ее в семье по имени-отчеству. Кому что судьбой приписано — неизвестно. Одни живут-тлеют сто лет, другие вспыхнут, как метеор, осветят людям дорогу и… погаснут. Ребята стекольниковские на стекольном людям запомнились мало. Только профессии приобрели, как пришла треклятая война. Алексей — комсомольский вожак — вскоре записался в партизанский отряд. Наташа осталась дома с полугодовалым малышом. Кирьян тоже был на фронте — как призвали в сорок первом, на девятый день, так и канул, словно в колодец, — ни письма, ни весточки с оказией. Долго не давал о себе знать и Алексей. Домашние вечерами оплакивать его начали. Но… однажды ночью в ставню осторожно постучали. Это пришел из леса Алексей. Обнял мать, жену, сынишку, наскоро поел холодной картошки с квашеной капустой, а потом долго-долго о чем-то шептался с Наташей. На следующий день молодица засобиралась куда-то. На вопросы матери не отвечала: «Надо, мама». Завернула в одеяльце сынишку и пошла по тропинке в сторону недавно прибывшего в их края карательного отряда. Вернулась поздно. Измученная, мокрая, в тине. Шла в обход, краем болота. Чуть сынишку не утопила.

На рассвете опять в их доме неслышно появился связной из леса. Наташа передала ему вместе с краюхой хлеба клочок бумаги. Не прошло и суток, напали партизаны на фашистский гарнизон со стороны болота, откуда их никак не ждали, перебили часовых, забросали гранатами здание бывшего сельсовета, где разместились офицеры. Пелагея заметила: узнав об этой новости, Наташа тихо запела, лицо ее осветилось радостью. С той ночи и пошло: как возвратится из разведки Наташа, так эхом ее поход отдается — взлетают в воздух фашистские автомашины, рушатся мосты под гусеницами вражеских танков, идущих на Москву. Соседки вокруг тихо судачили между собой: «Мол, московских партизан это рука фашистов карает». А Пелагея догадывалась, но язык держать за зубами умела. Однако грянула беда — отворяй ворота. Карателей наехало видимо-невидимо. Наташа успела предупредить товарищей. Партизаны надумали уходить через болота за дальние леса. Алексей вызвался с десятком бойцов прикрыть отход отряда. О чем он думал в ту минуту? Возможно, понимал: живым не остаться. Командир прямо спросил; «Ребята, я не могу приказать вам умереть. Прошу помочь спасти отряд». Партизаны вырвались из вражеского кольца, только Алексея и еще двух бойцов, тяжело раненных, привезли в поселок для опознания. Будь он проклят тот ненастный день! Пелагея до мельчайших деталей помнит, как сгоняли фрицы людей к площади, туда, где ныне возвышается памятник, стали выспрашивать про раненых: «Кто такие?» Люди пожимали плечами: «Не нашенские, не знаем». Их подталкивали прикладами, били, травили собаками. Полуживую от предчувствия Пелагею подтолкнули к телеге. Она увидела сына, окровавленного, едва не закричала, прикусила губу до крови, отрицательно покачала головой, мол, не знаю этих ребят. И вдруг вперед выскочил колченогий Яшка: «Чего от родного-то отказываешься!» Фашисты избили Пелагею до потери сознания, кинулись к ним в дом, схватили Наташу, пинком отшвырнули прочь мальчонку. Соседи взяли ребенка, спрятали. Алексея и Наташу пытали прямо на площади перед народом. Требовали назвать имена партизанских вожаков, указать дорогу к их лагерю. Ничего не добились изверги от ее ребят. И в бессильной злобе повесили их на старой рябине. У подножья памятника им теперь круглый год пламенеют цветы.