Восьмой день недели

В письмах из Японии не было и тени тревоги. И вообще, о работе — ни слова. Зато подробно описывал красоты страны, как летал над кратером вулкана Фудзияма, как Тихий океан лениво накатывал на берег пенистые валы, раскачивал на необозримой груди моторные лодки-кавасаки, как плавно вытекали воды из многочисленных каналов на рисовые поля, а островки на песчаных дюнах были удивительно похожи на яркие, цветные акварели; еще он писал, как трудно крестьянину возделывать рис — недаром иероглиф, изображающий слово рис, похож на нашу цифру 88. Оказывается, восемьдесят восемь потов нужно пролить, чтобы вырастить богатый урожай. Раньше, когда был жив Кирьян, она радовалась каждому письму правнука, запоминала их слово в слово, ярко представляла все, о чем он писал. А сейчас все эти воспоминания Пелагея воспринимала каким-то сторонним чутьем — вроде бы страшные и печальные, радостные и счастливые моменты жизни стали для нее совершенно безразличны. Многое могло припомниться длинными печальными ночами, но взволновать уже не могло. После смерти Кирьяна в ней словно что-то оборвалось — почернел горизонт, лица людей стали похожими друг на друга, их голоса сливались в монотонный шум, похожий на гул сварочной горелки в цехе. Пелагея не столько почувствовала, сколько поняла: и ее жизнь кончилась. Там же, на кладбище, устало и печально сказала родичам: «Заказывайте и второй гроб». Потом наклонилась над мертвенно-бледным лицом почившего мужа, тихо прошептала: «Подожди, Кирьянушка, чуток, я скоро приду. Еще одно дело справлю и…» Последние дни она совсем ушла в себя, нутром чувствуя, как жизнь медленно, неотвратимо покидала тело. Она уже мысленно отрешилась от всего земного.

— Здравствуй, тетя Пелагея!

Пелагея не успела заметить, когда к дому подошла Ксана — заведующая цеховой столовой, видная, высокая женщина. Толстые косы бугрились под цветастым платком, щеки разрумянились от быстрой ходьбы.

— Здравствуй, Ксюша! — тихо, не узнавая своего голоса, проговорила Пелагея. — Что это тебе не спится? Раненько пришла. — Ей захотелось укорить Ксану — узнали про Виктора, начали сбегаться ни свет, ни заря, — но промолчала.

— Торговля рано встает, зато ей бог дает, — низким грудным голосом едва ли не пропела Ксана. Не спрашивая разрешения, прошла по крыльцу мимо хозяйки, обмела обшарпанным веником модные полусапожки с красной вязью, толкнула дверь в дом. Пелагея послушно на неживых ногах двинулась следом. Здесь, в заводском поселке, с незапамятных времен сложились свои отношения между людьми — жили как бы одной дружной семьей: дома ставили «гамузом», провожали в последний путь всей улицей. Ежели хорошо разобраться, то большинство заводских были дальними или близкими родственниками. Ксана тоже кем-то приходилась Пелагее, точно никто вспомнить не мог. Да и жили они по соседству — огород в огород. Прадеды их начинали тут стекольное дело — выдували склянки для лекарств; едва освоили дутье колб для лампочек накаливания, внуки развернули производство цветных телевизоров. За сто с лишним лет и породниться успели.

Пелагея, думая о том, скоро ли приедет Виктор, молча наблюдала, как сноровисто выкладывала на стол продукты из пузатого портфеля Ксана, привычно выговаривая в рифму:

— Копченая колбаска — больно баска, сардины, шпроты — ешь без заботы. А это, глянь, окорочок, кто откажется — дурачок. — Подняла гордо посаженную голову. — Вроде бы и Виктору резон приехать. А ты… что такая хмурая? Болеешь?

— Нет, не болею. Умираю. — Пелагея произнесла эти слова ровным голосом, не окрашенным интонациями. Поэтому Ксана не придала им значения. Она прислушалась. Кто-то вошел на крыльцо, оббил валенки. Узнала знакомый баритон, частушку:

Пошел к Сидору за ситом,
А к Макару за корытом.
Нет ни Сидора, ни сита,
Ни Макара, ни корыта.

— Наш артист погорелого театра, — лицо Ксаны расплылось в широкой улыбке, — всегда с песней. — Видя, что Пелагея не совсем поняла, о ком речь, кивнула в сторону двери. — Матвей пришел.

Матвей Сизов жил через три дома от Пелагеи, тоже имел дом, поставленный еще отцом. Года два назад бригадир стекловаров похоронил жену, жил бобылем, а с недавних пор стал оказывать постоянные знаки внимания разведенной Ксане. Пелагея советовала ей обратить на Матвея внимание. Мужик он был кругом положительный, тихий, мухи не обидит, выпивал в меру, пел в народном хоре. В ответ на его неумелые предложения Ксана отшучивалась, не говорила ни «да», ни «нет». Сегодня, узнав о приезде Виктора, Матвей прямо со смены заспешил сюда, правда, заглянул в магазин. Предвкушал удовольствие побыть с Ксаной на людях. Распахнул дверь, увидел заведующую столовой, кивнул ей, как старой и близкой знакомой, с Пелагеей поздоровался за руку, запоздало скинул фуражку с лакированным козырьком, достал из кармана брюк бутылку квадратной формы — заморскую, поставил на стол: