Восьмой день недели

— В кирьяновскую коллекцию! — пробасил Матвей. Кирьян Потапович вина не пил, зато с удовольствием покупал вина в красочных бутылках, с экзотическими названиями и рисунками. Была у него такая слабость: любил показывать свою коллекцию, щедро угощал желающих. — Худая житуха пошла!

— Тише ты, парнишку разбудишь! — Пелагея показала рукой в угол комнаты, где, свернувшись калачиком на диване, дремал худенький подросток с нездешним именем — Тамайка.

— Чего это он в чужой квартире разлегся? — удивился Матвей. — Авось не в общежитии.

— Когда Кирьяна Потаповича хоронили, Максименков прислал в помощь, а он… так к нашему дому и прибился. Услужливый парнишка, ласковый, страсть какой любознательный. Ни хитрить, ни лукавить не умеет. Глаза женщины засветились тихой радостью. — И откуда только в наши края его занесло?

— Ребята рассказывали: Тамайка с Охотского побережья приехал. Родители утонули во время путины, а он… навроде сына поселкового у нивхов был, зверинец при школе создавал. Люди и послали на охотоведа учиться, в техникум.

— А в стекольный-то каким макаром попал?

— Пришел на экскурсию. Сначала очень удивился, потом забрал документы из техникума и сюда, в подручные.

— Зато я слышала, будто он… да, не улыбайтесь, от медведя родился — в человека обратился. Не шучу, бывает такое раз в сто лет. В таежной глухомани медведь-шатун присматривает красивую женщину и утаскивает к себе.

— Наподобие тебя красавиц — с готовностью подхватил Матвей, неловко прижал ладонью округлый локоть Ксаны. — Ты — ладная, да и шатун рядом, вот он я.

— Культурный человек, заведующая столовой, техникум закончила, а мелешь чепуху — от медведя родился. Ты, Оксана, от брехуна народилась, точно. — Пелагея подошла к Тамайке, легонько потрепала его за ухо. — Слышь, парень, вставай. Скоро Виктор Константинович приедет, а ты все подушку давишь.

— Тамайка не спал, Тамайка слушал! — Парнишка легко вскочил на ноги. — Утро уже прискакало! — Он был очень худ, узкоглаз, жесткие иссиня-черные волосы, казалось, стояли торчком.

Матвей хотел спросить Тамайку, в какую он смену сегодня работает, но парнишка вдруг насторожился, подбежал к окну, отдернул цветную шторку, повернулся к Пелагее.

— Однако, автомобиль сюда шибко идет.

Ксана и Матвей тоже подошли к окну. Улица была пустынна. Лишь у водонаборной колонки стояли с ведрами две женщины. Никакого автомобиля не увидели.

— Придумал? — спросила Ксана. — Про автомобиль?

— Зачем придумал! Тамайка слышит. Почему не веришь? — обидчиво поджал губы. — Начальник, однако, едет.

— А может, не он? Может, молоковозка? — усомнился Матвей.

— Вот и автомобиль! — обрадованно закричал Тамайка. — Гляди! Гляди!

Действительно, Ксана и Матвей теперь разглядели в конце улицы, окруженной оголенными березками, темную автомашину. Она мчалась мимо домов, деревьев, спешила к их дому.

— Ну и слух у тебя, Тамайка! — удивился Матвей, — стопроцентный, охотничий, да и глаз, будь здоров. Пошли встречать командировочного.

— Зря волновалась, тетка Пелагея, почему долго не едет. — Ксана машинально огладила блузку, поправила волосы. — Явился — не запылился твой внучек. — Вслед за Матвеем шагнула к двери.

— Витюшка! — ахнула Пелагея, не в силах сдвинуться с места. — Приехал! — Хотела по-старинному обычаю встретить дорогого человека у порога, только что-то чудное с ногами сделалось — враз одеревенели. Стояла у окна и смотрела, как обнимаются Виктор с Матвеем, о чем-то тихо и невесело переговариваются. Словно со стороны смотрела, как правнук принимал от шофера коричневый чемодан с яркими наклейками, большую кожаную сумку. Пелагея испытывала в эти минуты странное состояние, которое когда-то с ней уже бывало — мир сфокусировался в одной точке, ничего вокруг больше не существовало. Кажется, случилось подобное в день возвращения Кирьяна с войны. Она, помнится, увидела мужа у калитки — худющего, с выцветшими волосами и усами, сбежала с крыльца и… ни с места. Вот и сегодня долго не могла совладать со своими ногами. Очнулась в крепких руках правнука.

— Здравствуй, бабуля! Здравствуй, родная! Как я рад тебя видеть. — Виктор притянул Пелагею к себе, поцеловал седую голову. — Да прими от всей души самые искренние слова соболезнования по случаю кончины нашего горячо любимого человека, который для всех нас…

— Охолонь! Хватит! — внезапно остановила Пелагея. — Холодные слова говоришь, вроде как обязательные к печальному случаю. Кирьян Потапович, ежели не от сердца шло, от простой трескотни, такого не любил. Давай помолчим лучше… Да и никуда он от нас не ушел. — Пелагея осторожно высвободилась из рук Виктора.

— Я тебя понимаю. Прадед всегда с нами. Жаль, что меня не оказалось в то время, горе свалилось на одни плечи.

— Отец твой прилетал, — без воодушевления проговорила Пелагея. Она прекрасно знала: Виктор не мог простить отцу, что тот ради чужих детей спровадил его прочь. Порой они не виделись годами.