Воспоминания

Все эти сведения действуют на психику народа и подготовляют к революции. Одновременно с этим в армии, среди солдат, расходятся по рукам революционные листки и сказка о том, «как пьяный мужик полюбил царицу». Эта безобразная скандальная история расходится в тысячах экземпляров. Я видела один из этих листков: более грязного пасквиля нельзя себе представить. Это такая грязь! И при этом скверная русская ругань.

Отец, преданный престолу, говорит, что «бывают моменты, когда я бессилен выступить в защиту трона».

Я спрашивала у отца, не есть ли это брожение умов следствие войны, от которой все устали, изнервничались. Он болезненно вздохнул и сказал, что сначала война, наоборот, послужила небывалому подъему патриотизма, партийные споры были закончены и все объединились вокруг одной мысли – победить врага.

Но я говорила отцу, что энтузиазм, бывший в начале войны, уже улегся. Устали воевать, устали жертвовать.

Измучены и армия, и тыл. И это может вызвать такое брожение.

Отец полагает, что это не так. Что отечественная война, отдача Москвы – все это не только не роняло царизма, но подняло его. Я попробовала сказать отцу, что царизм поднимает победа и когда эта война закончится победой, все пойдет по-новому. Но отец не верит в победу, не верит в то, что Россия сохранит свое былое величие. Он полагает, что наверху не видать, как все расшатано: царя открыто презирают, царицу ненавидят.

На мой вопрос, кого отец считает виновником всего, он сказал:

– И никого – и всех… Во всяком случае, Григорий Ефимович – одна из наиболее вредных фигур…

Но он полагает, что в нем, в старце, есть что-то роковое. Он – это какая-то сила, которая помогает делу разрушения.

Когда я указала отцу на то, что он сам поддерживал старца, он сказал:

– Мы все – слепое орудие в его руках. Мы идем за ним, потому что в человеческой слабости держаться того, кто в силе, от кого кое-что перепадает… А в тот момент, когда все убедятся, что он обманул наши надежды, его растерзают. Это будет ужасно… И ужасно будет то, что в момент, когда все начнет разрушаться, все кинутся друг на друга. А его растерзают свои.

Я еще пробовала указать отцу на то, что великие князья, как всегда, сеют смуту и грызутся, чтобы самим стать у власти, но отец сказал:

– Теперь и этого нет… А есть какой-то страх. Они мечутся, как в дикой пляске.

* * *

Старец видел Маму. Она успокоилась, и он телеграфировал Папе:

«Дни страха миновали. Уже слышу дни радости. Папа, дорогой, над тобой благодать и великая радость. Молюсь. Григорий».

Надеюсь, Папа успокоится. Самое ужасное, что он уехал в таком настроении. Между прочим, говорят, что он слишком много пьет. А это для Папы ужасно.

Мама возражает:

– Старец не велит трогать Папу: говорит, что «вино у Папы дух смиряет, а то с ним совсем сладу нет».

Так ли это?

* * *

Утром Мама сказала:

– Фактически в России царствуют трое лиц: старец Распутин, ты и я.

– А Папа? – спросила я.

– Папа страдает за нас троих. И несет бремя, которое мы на него возлагаем.

Если подумать – Мама права. Она берет на себя слишком много. Она говорит – до верного не довершает, но только приносит доклады на подпись.

А Папа в самом деле страдает – не от бремени, но… от тумана. В субботу[315] он сказал мне:

– Я не верю в революцию, но я боюсь тумана. Чувствую, что туман все застилает передо мной.

Туман? Что хочет он этим сказать? Совсем не понимаю!

А потом прибавил:

– Маленький начинает не верить в старца. Откуда это у него?

Да, Маленький в общем плохо разбирается.

* * *

Вчера в лазарете подошел ко мне Дмитрий (сын старца)[316] и спросил, можно ли ему зайти ко мне. Я ему сказала, что всегда рада его видеть.

– Вот, – говорит он, – мой папаша как будто всему голова, а мне от его великой чести ничего, кроме горя, нет.

Потом стал жаловаться на то, что в госпитале много нехорошего говорят про Григория Ефимовича, но он молчит. А тут случайно пришлось услышать в лазарете, как двое раненых говорили. Оба с Южного фронта. Причем один из них рассказывал, что в его части появились листочки, в которых написано: «Долг каждого солдата – обернуть свое оружие на врагов отечества (на Папу и Маму), а главное – на самого опасного врага – пьяного распутника».

Потом он стал описывать, как скверно говорят в армии про царицу и Распутина. И всякие про них похабные песни поют и картинки показывают.

– И все я, – продолжает Дмитрий, – терпел. А потом стали говорить, будто папаша большую взятку от жидов получил, взятка эта от немцев, и за это он взялся уговорить царицу помириться с немцами. И так стало мне горько, что хоть под поезд кидайся!.. Я же знаю, что папашу убьют и еще нам на всю жизнь проклятье останется.

На мои уверения, что Григорий Ефимович святой и что все это про него враги распускают клевету, он сказал:

– В его святость я не верю. Умный он и хитрый… Какой он святой, если так здорово пьет!.. И с матерью по бабьему делу скандалит…