Воспоминания

Ливадия. Солнце печет до одури. Много цветов. Моя любимая душистая черешня. Отдыхаю. Казалось, если бы я как всякая другая приехала отдыхать, то не могла б получить большее удовольствие. Но нет… Смотришь – и море, и цветы, все будто только для отдыха, а тебя сосет.

Пишет старец:

«Ты, Аннушка, отдыхай, только…»

И вот это «только» – грызет.

Я, как собака на цепи, не могу ни на час оторваться оттуда. И не то что Мама без меня обойтись не может, а то, что надо быть начеку: не подвернулся бы кто и не откинул тебя.

А ведь там просто. Пока человек нужен, его и ласкают, и награждают. А миновала нужда – как старую тряпку сапогом вышвырнут… А кроме всего, еще и забота. Эти подлецы затеяли дело против Мануйлова…[319] и не на шутку угрожают и меня притянуть. Пока я на месте – все сглажу. А не то – прорвется что, попадешь в Думу, ну и хлопот не оберешься.

С Папой по этому поводу очень трудно иметь дело. Мама – та сразу поймет. Ну а его убедить надо, рассказать. Нет, мне надо быть там. Всегда с ними.

Между прочим, я определенно замечаю, что Мама тяготится моим постоянным присутствием. Особенно это заметно на детях. Но тогда придется шепнуть через старца Маме, что это делается для нее же.

У меня в голове такой хаос, что мне и не разобраться – что надо делать для Мамы, а что для себя. Верно только одно, что вся эта компания насильно мне навязала честолюбие и денежные интересы. Мне кажется, я бы гораздо лучше себя чувствовала, если бы всего этого не было.

Но старец говорит:

– Ты, Аннушка, Богом отмечена.

* * *

Май месяц всегда представляет собой время тревожное. Революционеры начинают бесноваться. А теперь – в особенности. Не только где-то в глухой провинции, а здесь, в самом Петрограде, начинается движение на заводах. Где-то у каких-то продуктовых лавок – бабий бунт. Причем в отсутствии продуктов винят «этих жидов, которые подкупают Распутина».

Это уж нечто совсем дикое.

Тут же вмешиваются другие и говорят, что виновен не Распутин и не жиды, а правительство, и теперь нечего искать виновных, а надо взять все в свои руки. Ну и много подобного говорится. А на заводах и на фабриках ведется форменная агитация. Подготовляют бунты. Отец день ото дня мрачнее. Приносит печальные вести.

Старец сегодня утром был у Мамы. Говорил, что после пасхальной недели ему было видение, чтобы быть готову встретить скорбь перед радостью великой. Что еще только три раза луна обернется, раньше чем победные песни огласят столицу. Что надо верить Божьему человеку. И будет, как предсказано, после скорби радость великая.

Мама заплакала и сказала:

– Приму всякую скорбь с готовностью, зная, что она перед радостью…

* * *

Старец сказал Маме, что его голос поведал, будто Мама призвана спасти трон и веру православную, уже ждать больше нельзя, потому как зашевелился народ на фабриках и на заводах.

Перекидывается шумиха в деревню.

– А тут еще думские брехни… Одним словом, надо торопиться, чтобы Папа согласился, что Сазонов больше не нужен, а нужен свой человек. Скажи – мой голос приказует, что этот человек близко. Это наш известный и испытанный.

Мама поехала в Ставку[320]. Я не могла с ней ехать.

Старец послал телеграмму:

«Папа дорогой и дорогая моя Мама, близок час, когда сбудется. Слава вышних Богу и на земле мир. А еще вижу, как сияет на небесах звезда Маленького. Благословен Господь. Молюсь. Григорий».

* * *

Князь Андронников рассказывал, как на обеде в посольстве (у обаятельного М.Палеолога)[321] члены Государственного совета, граф Потоцкий[322] и гр. Велепольский[323], говорили, что ни для кого больше не тайна: Россия проиграла кампанию. Весь вопрос в том, чтобы от этого не пострадали союзники. Указывалось на сведения, полученные из Берлина, в которых определенно говорится, что в России три группы, взаимно заглушающие друг друга: 1) общественное мнение в лице Государственной думы, желающее поднять дух патриотизма и объединить все группы для победы; 2) государь и пьянствующие с ним начальники, уверяющие его, что все идет хорошо, и те, кто пугают царя, – бунтовщики; и, наконец, третья, самая сильная группа – это старец и царица, которые перекидывают мост для мира за счет позора и унижения России. Причем указывается еще, что последняя группа задалась целью во что бы то ни стало ликвидировать всякую опасность для престола, хотя бы для этого пришлось пожертвовать Папой. Причем Мама надеется (ее в этом уверил старец), что ей, если она останется регентшей с Маленьким во главе, поможет старец, который окружит ее верными друзьями.

* * *

Папа написал письмо:

«Все хорошо. Дух мой окреп. Получил весть от нашего Друга».

Несомненно, мысль, что надо скрыть от старца передвижение войск, вызвана теми же слухами о немецком шпионаже и эти слухи проникают к Алексееву от Гучкова и его милой компании.

Недавно Папа, тоже под секретом, сообщил Маме, что наступление временного затишья показывает: войска стягиваются на западе, поближе к Минску, и это ход, нужный для защиты польских границ.