Воспоминания

Я стала ему говорить, что святого человека нельзя рассматривать как всякого отдельного человека, пьет и кутит он, чтобы ближе подойти к аристократам, и это ему нужно в целях улучшения положения, а делая греховное, он от грехов спасается.

Дмитрий, очевидно, плохо поверил в мои доводы. И так по-детски улыбаясь, сказал:

– Плохо я это понимаю. Мало ученый…

А потом еще спросил, не могу ли я воздействовать на старца, чтобы его на позиции отправить.

– Ведь мужик я… Чего тут! А то так мне тяжко, когда про него такое говорят!

Я спросила его, не может ли он указать, кто эти говорившие. Он смутился. Потом рассердился. (Когда рассердился – что-то отцовское блеснуло в глазах.)

– Разве, – говорит, – я за этим к вам пришел? Разве ж я доносчик! Да будь я проклят, ежели вы их обидите! Ведь они не с озорства… Ведь они калеки! Как же их обидеть!

Я его успокоила, сказала, что я бы их не дала в обиду, а разъяснила бы им, что они неправильно думают о старце.

Он так печально сказал:

– Коли я, сын ему родной, не верю, то как же чужие поверят?

А потом добавил:

– Я, главное, для того, чтобы узнать, что это за новая клевета относительно подкупа…

Я его по возможности успокоила.

– Вот, – говорит он, – папаша собирается домой, и это очень хорошо. Там, с мужиками, и он мужик. Верят они ему или не верят, а все равно уважают, потому что он им всем много добра сделал. Для своей деревни он первый человек. А тут ему смерть уготовляют…

Уходя, он очень просил меня не рассказывать старцу о том, что говорят раненые. Боится за них.

– Мне, – говорит, – ничего не надо. Неприятно только, что на меня косятся. А я разве виноват?

Вообще-то он застенчивый и скрытный юноша.

* * *

Много тяжелого пережито за это время. Иногда мне кажется, что если писать изо дня в день, то придется только имена подставлять. А содержание все одно и то же: предатель, взяточник, изменник.

Ушел выживший из ума Горемыкин. Мы его сами убрали. Мы же поставили на его место эту проклятую рухлядь Штюрмера. На него я и старец возлагали столько надежд! Он был нужен нам не как правитель, который что-то выдумает, сотворит: знаю, что на это он не годен. Он был нужен нам как проводник наших планов. Он должен перед Мамой раскрывать всю картину надвигающегося бедствия и в то же время вести ее по пути мира с немцами. Этот мир необходим, иначе мы погибли.

Папа там этого не видит. А мы видим, чувствуем этот ужас во всем. А как ему передать? На него нельзя действовать путем запугивания: он сразу начинает играть в героя и пойдет плести такую чушь, что только держись. Как же быть? Надо действовать помимо его, но поставить его при этом в такие условия, чтобы ему от нас не уйти.

Вот такой правитель нам нужен был. Мы надеялись такого найти в Штюрмере, а что же получилось? Это определенно человек без чести и к тому еще большой трус. Стоит только на него прикрикнуть – он теряется.

О, проклятие! Разве можно ему доверить?.. Он выдаст нас с головой первому, кто сумеет на него накричать. А это легко может сделать и Толстопузый[317], и всякий из Думы. Всех лучше это может проделать Гучков – он его великолепно знает.

* * *

То, что старец причащался вместе с Мамой[318], послужило предметом новых сплетен. В доме светлейшей княгини Палей говорили по этому поводу, что такой факт не только оскорбителен для Папы, но и роняет достоинство церкви. – Это, – заявила она, – показывает, что Мама совершенно игнорирует мнение двора и всех приближенных.

Тем более что это еще в первый раз Мама причащалась без Папы. И Мама якобы этим воспользовалась и допустила такой странный поступок.

А обстояло дело так.

Папа не мог уехать из Могилева и написал Маме, чтобы она с детьми и Григорием Ефимовичем помолилась за него, если он не успеет к заутрене.

И когда Мама с детьми и старцем пришла в Федоровский собор и причастилась Святых Таинств, а вслед за ней причастился старец, они вместе оповестили Папу. Причем старец сам телеграфировал ему:

«В Чистый четверг причастился Святых Тайн. Утешил сердце Бог, внял нашим молитвам, посылает тебе, Папа дорогой, победу. И да наступит мир, как повелел Господь Бог наш. Молимся за тебя. Чистая молитва детей Богу угодна».

Казалось бы, что в том, что Мама причащалась со старцем, в чью святость верит? Есть столько доказательств того, что ее к нему отношение основано только на вере в его святость. Но их уже все стараются опозорить, все осквернить.

По общему же мнению, в этом акте совместного причастия есть указание на то, что старец близок Маме так же, как и Папа.

Какой абсурд! Может быть, в смысле религиозном старец ближе Маме, чем Папа. Одно дело – близость чисто человеческая, другое – религиозная. И это тем понятнее в отношении Мамы, что она считает: он как святой страдает от толпы, которая преследует его.

Обиднее всего, что такие нелепые толки распространяют «дамы из общества», и не какие-нибудь девчонки, а старые люди. Люди верующие.

* * *