Воспоминания

– Дядя Сандро, – сказал самый старший мальчик, – нам интересно, трудно ли было вам с дядей Ники получать разрешение, чтобы приезжать сюда.

– Разрешение? Что вы имеете в виду?

– Разве вчера ты не рассказывал маме, что вы провели несколько дней в датском консульстве в Париже, пытаясь получить визу?

– Да, верно, – согласился я. – Но, видите ли, датский консул в Санкт-Петербурге довольно хорошо нас знал.

У меня ушло бы довольно много времени, чтобы объяснить моим юным племянникам, что русский царь и его родственники не привыкли путешествовать с паспортами. Рожденные после революции в Копенгагене, где их мать жила в самых скромных условиях[57], они не сомневались, что все русские до единого всегда считались в Дании персонами нон грата.

3

Трудно осознать, что обеим сестрам, когда они умерли, было всего по восемьдесят лет. Они пережили столько эпох, империй и политиков, что кажется, будто им было лет по двести.

Когда они уехали из родной Дании, Дизраэли считали старательным выскочкой, а лучшие европейские стратеги предсказывали победу генералу Роберту Э. Ли[58].

В день смерти Марии Уинстон Черчилль опубликовал четвертый том своих мемуаров, а американские банкиры пытались разрешить задачу европейских репараций.

До самого конца сестры говорили о короле Георге, как будто он был еще мальчиком («Всегда забывает надеть теплый плащ»), а при упоминании Бисмарка обе морщили красивые лица («Знаешь, эти прусские юнкеры такие грубияны!»). Нет, им не нужно было напоминать основные события европейской истории и точный возраст их детей и друзей, но, проведя жизнь словно на сцене, в бесконечной театральной постановке, они не считали нужным проводить различия между вчера и завтра.

Старший сын Александры, герцог Кларенс, умер в 1892 году. Второй сын Марии, великий князь Георгий Александрович, скончался от туберкулеза в 1899 году. Король Эдуард скончался в 1909 году. Царя и его семью убили в 1918 году. Даты различались, но даты никогда не имели значения, только факт четырех трагедий, только осознание потери.

– Какое счастье, – говорила Александра, – моя сестра отказывается поверить в то, что Ники мертв.

На самом деле она имела в виду другое: жаль, что сама она не сомневается в смерти своего мужа и любимого сына.

– Какой гармоничной и красивой была ваша жизнь! – сказал я ей однажды. – У вас на глазах Великобритания стала самым влиятельным государством на свете. Вы были свидетельницей высших побед вашего мужа и вашего второго сына. Вы самая любимая женщина во всей Британской империи, а ваш внук – кумир всего мира.

– Но я похоронила двух людей, которых любила больше всего, – тихо ответила она, – и мне не повезло видеть, как погибло все, чем дорожила моя сестра.

Мы оба были правы. Судя по всему, не прав был кто-то другой. Последние восемь лет Александры и одиннадцать лет Марии были посвящены неблагодарной задаче обнаружения этого «другого». Обе убежденные христианки, они никогда не сомневались в конечной мудрости Создателя, и склонность винить во всех больших трагедиях себя и свои недостатки не позволяла им идти на компромисс с совестью. Достаточно просто было согласиться с тем, что «людей карают за грехи их». Гораздо труднее было понять, должен ли страдать праведник А, потому что наказание предназначено грешнику Б. Мои слова звучат откровенно по-русски, но подобные отношения со Всевышним появляются практически у всех пожилых людей, будь то невозмутимые датчане или скептически настроенные французы.

Увеличилось ли счастье в мире, после того как Российская империя была уничтожена? Искупились ли грехи хоть одной души из-за того, что шестьдесят лет назад принцессу Дагмар привезли в Россию из мирной Дании и ей пришлось пережить гибель своего свекра, двух сыновей и пяти внуков?

Обеим сестрам хотелось верить, что в словах «Бог дал, Бог и взял» содержится ответ на все их сомнения. И Александра, и Мария часто повторяли эту формулу. У них всегда были общие мысли, даже когда одна находилась в Лондоне, в холодной роскоши Мальборо-Хаус, а вторая тосковала в уединении своей датской ссылки.

– Вам следовало остаться в Англии, – сказал я теще вскоре после того, как в 1924 году она переехала в Данию. – Разлука с сестрой вредна для вас. Она делает вас мрачной.

Она покачала головой:

– Ты не понимаешь, Сандро. Я гораздо ближе к сестре, когда нас разделяет расстояние. Живя в Лондоне, я больше отдалялась от нее.

Застенчивость и гордость мешали ей признать, что она не хотела делить сестру с ее семьей и с Англией. Находясь в Видовре, когда между сестрами лежало море, она безраздельно владела образом Александры. Там, в Лондоне, в Мальборо-Хаус, ей приходилось проводить много вечеров в одиночестве в своих апартаментах, если Александра посещала званый ужин или дворцовый прием. В Видовре ничто не изменилось: домашние по-прежнему относились к ней как к императрице. В Лондоне ей не давали забыть, что с точки зрения Даунинг-стрит она всего лишь бедная родственница и неудобная гостья, способная скомпрометировать.