Воспоминания

Мои кузены словно участвовали в конкурсе банальностей.

«Поистине великая женщина».

«Прекрасная мать».

«Благородная душа».

«Совесть европейских королевских семей».

«Само очарование».

«Трагический образ трагической эпохи».

Когда они наконец надели цилиндры и ушли до следующих похорон, я отвел жену и свояченицу в знакомую комнату, где тридцать пять лет назад мы играли в «волка» с императором Александром III. Нам нечего было сказать друг другу. Мы все понимали, что России, которую мы любили, больше нет и очень скоро настанет и наш черед уходить. Жизнь была по-прежнему прекрасна, и под окнами шумело море, но отныне наши пути расходились. Никто из оставшихся в живых уже не мог сказать: «Не обращай внимания на Сандро, просто дай ему время. Он всегда возвращается». Из-за своего обычного эгоизма я думал о том, что потерял единственную женщину, к которой испытывал подобие сыновней любви. Моя мать умерла, когда мне было двадцать пять лет, и моя любовь к ней никогда не переходила границ обычной преданности.

На следующее утро зачитали завещание. Как мы и ожидали, помимо сумм, предназначенных слугам, моя теща оставила все свое имущество и драгоценности – и свои, и унаследованные от Александры – двум своим дочерям. Единственным своим душеприказчиком она назначила короля Георга, что было полезным для наследниц, но очень огорчило всевозможных акул и парижских ювелиров. Они-то надеялись, что ценной собственностью будет распоряжаться их любимая жертва! Как ни мало вдовствующая императрица разбиралась в денежных делах, она понимала, что в целом мире нет человека, менее способного бороться с лощеными гангстерами с Рю-де-ла-Пэ, чем ее седовласый зять Александр.

Глава XI «Anima naturaliter christiana» [60]

1

Друзья, чье мнение я уважаю, отговаривали меня от написания этой главы.

– Тебя будут высмеивать, – предупреждали они. – Пойми, никого не волнуют твои душевные метания. Пиши о дворцах, о королевских семьях, о твоих приключениях, но, ради всего святого, ни слова о спиритизме! Это так же скучно, как технократия, и не вызывает никакого благоговения. Лучше расскажи еще одну легенду о судьбе драгоценностей Романовых. Например, придумай, что ты как-то обедал в «Колони» в Нью-Йорке или, еще лучше, в клубе «Эверглейдс» в Палм-Бич, и вдруг за соседним столиком увидел даму, на которой были жемчуга твоей жены. Разве не волнующе?

Да, наверное, волнующе. Трудность в том, что я никогда не видел такой женщины и не узнал бы жемчуга жены, даже если бы мне пришлось смотреть на них до конца Великой депрессии. Не хочется мне и проливать слезы над нашими бывшими дворцами. Больше всего мне хотелось бы провести остаток жизни в стране, где все дома новенькие и ни у кого нет знатных предков. А насмешек я не боюсь; ни один христианин не свободен от этого порока атеистов. Кого-то всегда высмеивают. Меня высмеивали часто, во всех важных моментах моей жизни и истории моей страны. Меня высмеивали в 1902 году, когда я предсказал войну с Японией и настаивал на постройке второго участка Транссибирской магистрали. Надо мной смеялись в 1905 году, когда я считал, что Романовы должны либо уйти, либо дать революции решительный бой. Меня высмеивали в 1916 году, когда я советовал царю вышвырнуть из России британского посла и заменить бездельников Санкт-Петербургского гарнизона избранными войсками императорской гвардии и Дикой дивизией. Смеялись надо мной и в 1919 году, когда я поспорил с членами американской делегации в Париже, что в следующие 20 лет от Версальского договора ничего не останется и что Советы в России сохранятся. Смеялись в 1923 году, когда я писал во французской газете, что мы еще не слышали последнего слова Гогенцоллернов.

Не скрою: весьма приятно сознавать, что над тобой смеялись те, кто породил на свет создателей «Вечного мирного договора» в Вашингтоне и рьяных поборников прав Китая в Женеве.

2

Чтобы начать сначала, придется вернуться к тому времени, когда большевики держали меня под арестом в Крыму. Вполне естественно, я сомневался в том, что меня когда-нибудь выпустят на свободу. Казалось, жить мне оставалось несколько недель, не больше. Умирать мне не хотелось, но я никак не мог помешать моим тюремщикам убить меня, если у них появится такое желание. Мои близкие и два старших великих князя, Николай Николаевич и Петр Николаевич, считали, что стоит воспользоваться имеющимися связями – например, написать знакомому, который пользовался влиянием в Советах, или обратиться к главам правительств Скандинавских стран, но подобные предложения были полным вздором. Хватило и моих небольших познаний в истории, чтобы понять: уничтожение всех до единого членов императорской семьи стало для революционеров делом первостепенной важности. Пусть мы совершенно безобидны, но такой же была и Мария-Антуанетта! За несколько лет до революции я читал статьи Троцкого, опубликованные в одной киевской газете. Помню, он выказывал глубокие познания в истории