Воспоминания

Я читал последним. С большим волнением поднялся я на возвышение. Маша не сводила с меня смеющегося взгляда, и под его лучами я прочел «Жизнь» Гоголя. Меня проводили аплодисментами: хлопала Маша, хлопал Бельский, сидевший рядом с ней и, к моему удивлению, спокойно переносивший это невозможное счастье.

После гоголевского утра я придумал способ видеть Машу хоть каждый день. Я решил вставать пораньше и встречать ее по дороге в гимназию, в Еропкинском переулке, где она неизбежно должна была проходить между восемью и девятью часами. Важно было только прийти пораньше. Я стал часто вставать в семь утра, быстро проглатывал две чашки холодного какао и по мерзлым мостовым, покрытым легким ледком, в лучах мартовского утра бежал в Еропкинский переулок, стараясь держаться подальше от нашей гимназии и поближе к Остоженке. Иногда я временно укрывался за стеклянной дверью подъезда Венкстернов. Но если прежние наши встречи после уроков носили случайный характер, то появления мои в восемь часов в Еропкинском переулке, который я проходил из конца в конец раз десять, не могли обмануть Машу. Ей стала ясна цель этих блужданий. Увидев меня с конца переулка, она быстро опускала вуаль и краснела. Но наконец после двух-трех встреч она вдруг остановилась передо мной среди переулка и стремительно протянула мне руку в белой перчатке.

   — Вы ко мне писали? — неожиданно спросила меня Маша.

   — Нет.

   — Неправда.

   — Уверяю вас, Марья Дмитриевна, я вам ничего не писал!

Она поверила, задала мне еще несколько вопросов и опять протянула мне руку в белой перчатке.

До начала занятий оставалось еще много времени. Я пошел на Зубовский бульвар и сел на скамейку. Я поднес к лицу мою правую руку. От нее струился чуть уловимый аромат духов… Голова моя кружилась от счастья.

Однажды утром, придя в гимназию, я увидел в передней какие-то сундуки и чемоданы. От швейцара я узнал, что приехала из Нижнего сестра директора, Машина тетка. Немедленно я написал на этот приезд шуточную оду и передал ее Вельскому. На другой день Вельский сообщил мне, что читал эту оду в семье директора, что все смеялись и были очень довольны. Я подвинулся вперед на несколько шагов.

Мой отец всегда страдал болезнью почек. Но в одну из мартовских ночей у него случился припадок болей в печени. Моя мать была в каком-то безумном состоянии. Отец не спал несколько ночей, снедаемый мучительной болью. Приезжал большой, толстый доктор Усов[184], похожий на гиппопотама, здоровая животность которого производила оскорбительное впечатление рядом с изможденным телом моего отца. Через несколько дней припадок прошел, и отец встал с дивана, но теперь к болезни почек прибавилась болезнь печени.

Наступила Страстная и Пасха. И, конечно, я ходил в церковь Троицы в Зубове и видел там Машу. Но эти встречи уже не имели прежней остроты и значения, так как я мог при желании встречать Машу каждое утро в Еропкинском переулке, подавать ей руку и вести разговоры.

IV

Мои родители переехали в Дедово в начале мая. У нас в гимназии были переходные экзамены из шестого класса в седьмой с депутатами от округа. Мы сдавали курс за два года, и экзамены продолжались весь май. Я решил не переезжать в Дедово, а остаться в Москве на все время экзаменов[185]. Так как у нас была отпущена прислуга, я поселился на Спиридоновке, в пустой квартире Марконетов, со старой кухаркой Марьей. Мне не хотелось уезжать из Москвы, пока в ней была Маша. Но, пожив день на Спиридоновке, я ощутил неодолимую тягу в Дедово. Через гимназического швейцара я узнал, что Маша уезжает из Москвы 17 мая, накануне моего экзамена истории, и я решил пока ехать в Дедово, приезжать на экзамены и ночевать на Спиридоновке, а перед экзаменом истории застрять в Москве и проводить Машу на вокзал.

Родители мои были приятно удивлены, когда через день вечером я подошел к нашему флигелю. Перед домом цвели тюльпаны; майские жуки, как пули, проносились в воздухе; в большом доме был накрыт стол, и бабушка ждала меня с самоваром и обычным шаром красного голландского сыра. Я стал ездить в Москву на экзамен с дядей Витей.

На подготовку к истории было дано два дня, а между тем надо было сдать половину русской истории, всю историю Средних веков и часть новой. Накануне экзамена проводы Маши отнимали полдня. Я чувствовал себя переутомленным: на диванчике в гостиной, где стоял когда-то гроб дяди Саши, спалось плохо. Ночью в коридоре я как будто слышал шаги, о которых рассказывала кухарка Марья. Зубрил я историю весь день, иногда выбегая во двор, где Владимир Федорович посиживал у своего окошечка, стараясь как-нибудь убить время от завтрака до обеда. В садике его распускались какие-то скудные цветы. Помня, что он — историк, я забежал к нему спросить, что за народ «ятвяги»[186]. Вечером приходил с экзаменов дядя Витя, и мы пили чай с вареньем.