Воспоминания

Раньше я никогда не чувствовал неприязни к польскому народу. Но, с другой стороны, только при отсутствии патриотического инстинкта и знания хода политического развития можно было бы не видеть в возрождении Польши большой опасности для моей родины. Я нисколько не сомневался в том, что мы не можем рассчитывать на благодарность со стороны Польши за то, что мы своею кровью и мечом освободим ее от русского кнута. Мы вообще никогда не получаем благодарности за тот хозяйственный и духовный подъем, который мы дали нашим прусско-польским частям. Никогда чувство благодарности, поскольку оно вообще может быть признано в политике, не удержало бы восстановленную Польшу от взрыва в пограничных с нами областях. С какой бы стороны ни подойти к польской проблеме, всегда Пруссия — Германия является ответственной стороной, которая должна политически расплачиваться. Австро-венгерское правительство, напротив, казалось, совершенно не опасается для своего государства свободной объединенной Польши. Влиятельные круги Вены и Будапешта думали даже, что можно надолго связать католическую Польшу с двуединой монархией. Нельзя отрицать, что этим надолго был бы нарушен в будущем наш союз. Высшее командование армией ни в коем случае не могло упустить из виду эту политическую точку зрения, когда оно обсуждало будущее военное положение на восточной границе.

Из всего этого политического и военного положения для Германии, по-моему, вытекало следующее: как можно меньше касаться польского вопроса или касаться его, как говорят в таких случаях, академически. Это, к сожалению, не было сделано немцами. Мне неизвестны причины, почему мы не проявили осторожности. Между немецким и австро-венгерским правительствами состоялось, правда, соглашение в Вене в середине августа 1916 года. Вскоре после этого соглашения должно было последовать объявление Польши самостоятельным государством, с наследственной монархией и конституционным правлением. Эту сделку хотели смягчить для нас, немцев, тем, что обе договаривающиеся стороны обязались не отдавать новому польскому государству тех частей, которые когда-то были польскими, и что Германии предоставлялось высшее командование над будущей польской армией. Обе уступки я считал утопией.

Публичное объявление этого совершенно изменило бы политические отношения в тылу нашего восточного фронта. Мой предшественник вследствие этого с полным основанием сразу протестовал против объявления. Его Величество император склонился к решению в пользу мнения генерала фон Фалькенгейма. Но для всякого, кто знал положение в Дунайской монархии, было ясно, что соглашение в Вене не останется тайной. Было, конечно, возможно официально задержать на некоторое время его опубликование, но скрыть его совершенно — было невозможно. В самом деле уже в конце августа оно стало известно всем. Когда я был назначен главнокомандующим, я был поставлен перед совершившимся уже фактом. Вскоре после этого генерал-губернатор Варшавы потребовал от нашего правительства немедленного объявления Польши королевством. Он представил нам дилемму: с одной стороны, осложнения внутри страны, с другой — перспектива усиления боевых сил польскими частями, которые могли составить весной 1917 года при добровольном вступлении 5 дивизий, а при введении всеобщей воинской повинности — 1 миллион человек. Хотя у меня и сложилось неблагоприятное мнение об участии в 1914 и 1915 гг. польского населения в войне против России, но генерал-губернатор должен был знать дело лучше. Он знаком был с развитием внутренних политических отношений завоеванной страны с 1915 г. и был убежден, что духовенство деятельно поддержит нас при наборе солдат. Как я мог взять на себя такую ответственность и отклонить эту определенную помощь? Однако раз я решился принять ее, то нельзя было терять времени, чтобы к началу будущих весенних боев мы могли поставить на передовые линии сносно сформированные части. В случае победы Германия могла бы после заключения мира заняться польским вопросом.

Тут мы наткнулись, к моему удивлению, на противодействие правительства. Оно в это время нашло ходы для переговоров о сепаратном мире с Россией и считало опасным объявление независимости Польши, так как это могло скомпрометировать нас в глазах русского царя. Таким образом, создалось противоречие между военным и политическим положениями. Надежды на сепаратный мир с Россией рассеялись, и в первых числах ноября был все же опубликован манифест, а начатая после того вербовка польских добровольцев окончилась безрезультатно. Призыв к набору не только не нашел поддержки среди духовенства, но вызвал со стороны его открытое противодействие.

Сразу после объявления манифеста, снова обнаружились противоречия между интересами Австрии и Германии в польском вопросе. Наши союзники все откровеннее стремились к объединению Польши с Галицией под их руководящим влиянием. Я должен был выступить против этих стремлений.