Воспоминания

Во время подготовки к румынскому походу предо мною встал вопрос о мире. Этот вопрос, насколько мне известно, был возбужден австро-венгерским министром иностранных дел бароном Бурианом. Мне не надо говорить тем, кто знает меня и мой взгляд на войну, что я всеми силами пошел навстречу этому шагу. При обсуждении этого вопроса, при попытке провести идею в жизнь я думал, впрочем, только о своем государе и своем отечестве и заботился о том, чтобы ни армия, ни родина не понесли от этого ущерба. Высшее командование должно было принять участие при выработке текста нашего мирного предложения. Это была трудная и неблагодарная задача. Надо было обойти все шероховатости, чтобы внутри страны и за границей не получилось впечатления нашей слабости. Я свидетель, с каким глубоким сознанием долга пред Богом и людьми мой высший военачальник отдался проведению этого мирного предложения. Я не думаю, чтобы он считал вероятным полное крушение этого плана. Моя надежда на успех была с самого начала очень слабой. Наши противники в своей жадности превзошли всякие границы, и мне казалось невозможным, чтобы одно из неприятельских правительств могло бы и пожелало бы добровольно отказаться от своих расчетов. Этот взгляд не мешал мне, однако честно содействовать этому делу человеколюбия.

12 декабря мы объявили неприятелю о своей готовности заключить мир. В ответ на это последовали издевательства в пропагандистских листках и со стороны правительственных сфер противника. За нашим мирным предложением последовало известное выступление президента Северо-Американских Соединенных штатов. Высшее командование было уведомлено государственным канцлером о тех предложениях, которые он получил через нашего посланника в Северной Америке. Я считал президента Вильсона неспособным к беспристрастному посредничеству и не мог отделаться от чувства, что президент имеет сильное тяготение к нашим противникам, и прежде всего к Англии. Это вполне естественное следствие его англосаксонского происхождения. Я вместе с миллионами моих соотечественников не мог считать и все предыдущее поведение Вильсона внепартийным, хотя бы оно-и не противоречило буквальному пониманию нейтралитета. Во всех вопросах нарушения международного права президент всегда проявлял большое внимание к интересам Англии. Напротив, в вопросе о подводной войне, которая, в сущности, была только противодействием английскому произволу, Вильсон обнаружил большую чувствительность и сразу перешел к угрозам. Германия согласилась с основной мыслью предложения Вильсона. Противники высказали Вильсону свои отдельные требования, которые, в сущности, вели к длительному хозяйственному и политическому ослаблению Германии, к полному разрушению Австро-Венгрии и уничтожению Турецкого государства. Каждый, кто спокойно оценивал тогдашнее военное положение, должен был видеть, что военные цели противника могут быть осуществлены только при полной победе. Мы же не имели никаких оснований считать себя побежденными. Во всяком случае по тогдашнему положению вещей я бы считал преступлением перед своей1 родиной и предательством по отношению к своим союзникам не ответить отрицательно на такое предложение со стороны врагов. При тогдашнем военном положении я по совести и по убеждению не мог принять иного мира, кроме того, который бы настолько укрепил наше будущее мировое положение, что мы могли бы оградить себя от того политического насилия, которое лежало в основе теперешней войны, и надолго защитить от опасности наших союзников. На каком поприще — политических переговоров или территориальных завоеваний — будет достигнута эта цель, для меня как для солдата было безразлично. Я не допускал и мысли, чтобы немецкий народ и его союзники не были в силах с оружием в руках отвергнуть неслыханные требования врага. И в самом деле, отношение нашей родины к претензиям врагов было совершенно отрицательное, со стороны Турции и Болгарии также не было намека на уступчивость. Проявление слабости Австро-Венгрией я считал преходящим. Надо было ясно показать ей, какую судьбу готовили Дунайской монархии вражеские требования, и рассеять там иллюзии, будто с врагом можно столковаться на почве справедливости. Мы уже несколько раз убеждались, что Австро-Венгрия способна на большее, чем она сама от себя ожидает. Мне казалось поэтому ошибкой подходить к Австрии с утешениями. Они не придают силы, не подымают надежду и решительность. Это одинаково верно как для политика, так и для солдата. Все в свое время, но когда приходится круто, тогда требования возбуждают слабого сильнее, чем слова утешения и ссылки на будущие лучшие времена.