Воспоминания

В первые дни работы в ВСГ меня удивили рассыпанные в разных местах по двору цветные витражные стекла. Оказалось, что в огромной англиканской церкви, где шла звукозапись, ранее в стрельчатых арках окон и на западном фасаде были цветные витражи. По указанию «свыше» их выбили, свинец креплений между стеклами сдали за копейки в металлолом, стекла выбросили неведомо куда. Осталась часть никому не нужная, которую я и застал. На одном из стекол я обнаружил клеймо мастерской Уильяма Морриса – английского реформатора второй половины XIX века в декоративно-оформительском искусстве, дизайне, орнаментике, архитектурном декоре и многом другом, роль которого можно сравнить со значением творчества Врубеля, «мирискусников», Абрамцево, Талашкино вместе взятых. Часть стекол была восстановлена в витраже «Шествие всадников» и «Ангелы» моим тестем Константином Иосифовичем. Эти фрагменты мною сохранены. Часть бесследно исчезла, может, украшает какие-то частные постройки – вряд ли. Оценить стоимость витражей уже невозможно – вероятно, рисунок для них был выполнен прерафаэлитом Берн-Джонсом, а орнамент – Уолтером Крейном, предшественником орнаментики конструктивизма.

Штатная работа давала большие возможности: организационные, творческие, материальные. Когда в какую-нибудь значимую редакцию художественного оформления приходил новый худред или тем более главный художник, то почтительно сообщалось, кто «сел» на это место. Должности были хлебные, заработки ограничивались лишь способностями, усидчивостью и порядочностью их занимающих. А работа – заказы выдавались как по степени одаренности, так и по знакомству.

В ВСГ «Мелодия» были десятки внештатников: фотографов, художников-оформителей, ретушеров, шрифтовиков, иллюстраторов. Объем работы был несравним со многими издательствами. Существовали и заказы на экспорт, более высоко оцениваемые, исполнявшиеся на японской полиграфической базе и не сравнимые по изобретательности и качеству исполнения с внутренней продукцией: многостраничные альбомы, буклеты с цветными репродукциями со слайдов, роскошные коробки для комплектов, индивидуальное оформление каждого диска в них, восьмикрасочная печать с бронзой и «серебром».

Правда, коробки и конверты «для себя», расходившиеся в СССР, претерпели изменения к лучшему. Слайды снимали известные фотомастера: Рахманов, Умнов, Земнох, Плотников и другие. Для оформления конвертов привлекались крупные советские иллюстраторы. Не мешает вспомнить и тех, кто не вошел в топ-лист советских графиков, но прекрасно знал свое дело и блестяще с ним справлялся. Б. Белов, М. Златковский, Л. Грибков, Стацинский, мы, лихая «Троица броненосцев», как нас называли в «Мелодии», включая А. Григорьева и Б. Дударева, старались превратить «оформиловку» в пусть утилитарное, но искусство, которое через десяток лет сменилось эффектной, но бездушной компьютерной «уравниловкой».

Я начал с того, что внедрил в оформление классической музыки слайды с театральных эскизов, картин, по стилю и хронологически близких к музыкальным произведениям, фотомонтажи и документальные кадры, стараясь исключить «самопальные» ручные лихие шрифты, чем нажил себе врагов, но и поддержку исполнителей, дирижеров, композиторов, которым «конечный результат» в виде эскизов давался для утверждения на подпись. Это была маленькая революция в «Мелодии», сначала вызывавшая отпор из-за мнимой расточительности – «четырехцветная» печать вместо «цвета грязного паркета», – а затем резко повысившая спрос с увеличением тиражей и, естественно, прибыли. Но главное – это находило отклик у тех, кто отдавал музыке все силы своего таланта.

Трудно сейчас вспомнить всех, с кем довелось встречаться, обсуждать свои и чужие эскизы, кого посещал десятки раз для отбора фотоматериалов, кого снимали и переснимали, с кем беседовал и на «внеслужебные» темы. Остались напечатанные конверты с их автографами, общая память о встречах. Годами происходило общение с Хачатуряном, Свиридовым, Хренниковым, Щедриным, Плисецкой, Архиповой, Розумом, Рождественским, Светлановым, Жюрайтисом, Рихтером, Коганом, Гилельсом и другими выдающимися людьми. Когда позднее спрашивали, кто же у меня вызывал наибольшее впечатление, я, не задумываясь, отвечал: Дмитрий Дмитриевич Шостакович. В его манере говорить, жестах, уважительности к собеседнику, способе подавать пальто в передней – да, именно так и бывало со мной, несмотря на мое смущение, – содержалось что-то удивительно естественное, но исключительное. Обсуждение эскизов, материалов, окончательное их утверждение было неторопливое, но недолгое, ясное. Я сохранил многие оттиски конвертов с его автографом. Иное дело – встречи с Хренниковым, председателем Союза композиторов СССР. Он почти никогда не принимал дома, обычно в служебном кабинете. Полусонный – сказывались возраст и нагрузка, – он тем не менее всегда был доброжелателен, частности опускал, со многим сразу соглашался и не любил долгих бесед. Короче встречи были лишь с Кабалевским, не скажу – приятнее.