К тому времени, когда комиссар во главе своей группы подошел к нашему вагону, я решил, что хороший блеф – наша единственная надежда на безопасность, и приветствовал комиссара, отдал ему честь и с серьезным видом пожал ему руку.
– Вы со своими людьми не можете зайти в наш вагон. Мы входим в иностранную миссию и не подлежим обыску. Если вы проведете обыск, то нарушите конвенцию об экстерриториальности, заключенную между нашей страной и Российской Советской Республикой.
Что-то во мне хихикнуло, так как я знал, что наше правительство вряд ли признает советское правительство в ближайшие годы, а претендовать на экстерриториальность с нашей стороны в нашем положении было на самом деле верхом наглости.
Комиссар мгновение колебался. Его челюсти сжались. Он был решительно настроен исполнить свой долг и обыскать наш вагон.
– Друг мой, – сказал я, – вы совершите большую ошибку, если войдете, так как наша страна никогда не простит такого оскорбления.
– Из какой вы страны? – спросил он.
Если сказать, что мы англичане, то это не помогло бы нам, потому что на тот момент наша страна не пользовалась ни популярностью, ни особенным уважением в России, и поэтому я ответил:
– Мы представляем канадскую миссию.
– Канадскую… канадскую… Это Американская Республика? – спросил простодушный комиссар.
– Да, конечно! – воскликнул я. – Теперь войдите и познакомьтесь с полковником Бойлем – главой миссии. Я знаю, что он будет очень рад познакомиться с вами, но вы должны оставить своих людей на платформе, а я угощу их канадскими сигаретами.
Комиссар вошел, а я пока раздал пачки «Голд флейк» солдатам, которым очень по вкусу пришлись «канадские» сигареты.
Я представил комиссара Бойлю, предложил бренди, хлеб, ветчину, колбасу и сливочное масло, и мы, к возмущению Ивана, закусили в неформальной обстановке. Я боялся, что Иван может позволить своим чувствам взять верх над собой, поэтому пошел и объяснил ему, что то, что мы делаем, абсолютно необходимо. Он покачал головой и тихо сказал:
– Если только комиссар тронет полковника, я буду рад, потому что полковник убьет его одним ударом, и это будет хорошо; жаль только, если эта свинья зальет своей кровью мои ковры.
Мы с полковником посвятили Ивана в тайну того, что мы везем, так как знали, что это наилучший способ заручиться его помощью и поддержкой. И действительно, как только он понял, что мы везем назад королевские драгоценности королю и королеве Румынии, возвел нас в ранг по меньшей мере пэров королевства. Иван знал родословные королевских фамилий Европы – их имена, браки и степени родства. Он знал бесконечно больше о королевском доме Виндзоров, чем я, и говорил о короле Георге, королевской семье и их родственниках так, как будто они были лично ему знакомы.
Наше поведение, подкрепленное бренди, едой и сигаретами, наконец рассеяло подозрения комиссара, и он поднялся, чтобы уйти; прощаясь с Бойлем, он долго щелкал каблуками. Но когда мы вышли в коридор вагона, он обернулся ко мне и сказал:
– А в этом прекрасном вагоне едете только вы одни? Можно мне заглянуть в это купе? – И он приложил руку к двери купе, в котором находились корзины с сокровищами.
– Конечно, – ответил я.
Он открыл дверь купе.
– Что это?
– Корзины.
– Корзины? – спросил он, и в его голосе зазвучало подозрение.
– Да, – ответил я, – с наградами.
– Наградами? – переспросил он.
– От президента Американской Республики российским и румынским солдатам. – Я старался придать своему голосу как можно больше убедительности.
Комиссар просиял навстречу мне и наивно спросил, не могу ли я дать ему американский знак отличия, так как ему очень хотелось бы его иметь. Я сказал, что не могу обещать, но я телеграфирую президенту из Киева. Он горячо пожал мне руку:
– Пожалуйста, пожалуйста, сделайте это.
Наконец он ушел из нашего вагона, а через несколько минут наш поезд поехал дальше.
Мы чудом избежали провала. Как только стал бы известен истинный характер нашего груза, сто к одному, что мы оказались бы задержаны и ограблены. Даже в законопослушной стране такие ценности были бы желанной добычей и непреодолимым искушением для банды предприимчивых воров.
Рано утром следующего дня, когда мы находились приблизительно в 120 километрах от Киева, наш поезд остановился посреди леса. В этом не было ничего необычного, потому что он постоянно останавливался в самых разных неподходящих местах, но, когда по истечении часа не появились никакие признаки движения, я пошел на разведку. Снег вокруг железнодорожного пути был пять-шесть футов глубиной, и оказалось нелегко добраться до паровоза, где от машиниста я узнал, что паровоз неисправен, но он уверен, что через два или три часа он сможет устранить поломку.