Воспоминания ангела-хранителя

Держа ее двумя руками прямо перед носом у Лины, словно боясь, что она откажется читать, Альберехт прочитал вслух:

– Помогите нам прогнать тех, кто вам обманывал! Они вам предали и продали лордам-капиталистам, нещадно эксплуатирующим полмира.

– Удивительное дело, – сказала Лина, – ведь это в точности то же самое, что утверждает Мими!

Альберехт опустил руки с листовкой и показался себе таким смешным, что какое-то время не решался положить оранжевый листочек обратно в карман.

– Твой брат тоже считает, что все музеи надо сжечь? – спросила Лина.

Показав рукой в сторону зарева на горизонте, Альберехт ответил:

– Не думаю, что мой брат несет ответственность за этот пожар.

Затем разорвал оранжевую листовку на кусочки.

– Гитлер, – сказала Мими, – не сжег еще ни одного музея, ни одной картины или книги? Как ты можешь такое говорить, когда видишь своими глазами, что происходит?

– Это происходит на любой войне, – сказала Лина, – но я продолжаю утверждать, что если обманщик или дегенерат имеет не меньшую ценность, чем гений, то у западного человека больше не остается норм и мерок, чтобы жить полноценной жизнью. Конец элиты означает конец всего.

– Ты полагаешь, что жизнь дегенерата станет полноценной, если он будет постоянно осознавать свою принадлежность к низшей породе людей по сравнению с элитой?

– Он может испытывать удовлетворение от того, что оказывает услуги элите. Служить кому-то – это тоже призвание и тоже может наполнить человеческую жизнь содержанием. Если убедить слугу, что он ни в чем не уступает хозяину, его жизнь станет невыносимой. В результате он затаит обиду, оттого что вынужден прислуживать другим. Люди на самом деле не могут быть все равны. Всегда будут рыцари и оруженосцы, несмотря на всеобщее избирательное право. Преданный своему рыцарю оруженосец всегда счастливее, чем тот, который чувствует себя обиженным судьбой.

– Но так обожествлять человека, как это делают фашисты, – отвратительно. Служение – дело хорошее и нужное, но служите лучше идее, как это делают коммунисты.

– Восхитительно! По-моему, это сводится к тому же. Кому какая разница, что думает собака, когда подает лапу: служит ли она хозяину или идее. Все, что от нее требуется, – это подавать липу.

– Прости, Лина, – сказала Мими, – но я сейчас не могу продолжать эту дискуссию, я так от нее устала!

– Что же ты раньше не сказала, дорогуша! Я могу для тебя что-нибудь сделать?

– Нет.

– Тогда я пошла. Пока!

Лишь в последний момент, уже уйдя с крыши и ступив в полутемное чердачное пространство, она посмотрела в сторону Альберехта и помахала ему, словно хотела сказать: «Я чуть не забыла с тобой попрощаться, но если бы забыла, тоже бы не расстроилась».

Он все еще стоял с обрывками листовки в руке, так как не хотел бросать их на пол, но и не знал, куда девать. В итоге сунул обратно в карман, где лежала вторая бумажка – с приметами Оттлы Линденбаум. Хотел сделать какое-нибудь замечание насчет Лины, чтобы утешить Мими, но не произнес ни слова, и только сердце его билось в груди.

– Как это банально, – сказала Мими.

Как бывает, когда огонь горит под чайником, долгое время кажется, что ничего не происходит или почти ничего…

Огонь горит… жар распространяется во все стороны… но последствий не заметно…

И вдруг на чайнике начинает прыгать крышка, вверх-вниз. Из-под нее с шипением вырывается белый пар. Вода закипела.

Как только вода закипела, начинается некая активность. Служанка приходит в волнение. Вода закипела! Вода закипела! Служанка бежит к плите с заварочным чайником.

Точно так же как при горении огня под чайником, в котором закипает вода, сейчас казалось, что огонь на горизонте, бушевавший в Роттердаме, довел войну в Нидерландах, до сих пор только понемножку шипевшую, до температуры закипания.

Я сидел на плече у своего подопечного и чувствовал, что настает время, когда моя помощь будет нужна ему ежеминутно, хотя он не будет звать и просить. И весь напрягся, чтобы не терять бдительность или, точнее сказать, не позволять себе погружаться в более благочестивые размышления, чем те, повод для которых дают дела земные и проделки черта.

Пожар, полыхающий так далеко, – не такое уж интересное зрелище, хотя это был самый грандиозный пожар, когда-либо бушевавший в Нидерландах.

Они все стояли у балюстрады, смотрели в разные стороны и видели в основном людей, стоящих на других крышах, таких же растерявшихся, как они, не знающих, что и думать. Изменения были заметны только на дороге. Обычно пустынная, сейчас дорога была запружена машинами, велосипедами и даже пешеходами. Все двигались в сторону Роттердама.

– Прямо тошно смотреть, – сказала Мими, – как люди спешат, чтобы поглазеть на пожар. И чего им не сидится дома?

Но и в противоположную сторону движение тоже становилось все более интенсивным. Ехали машины, навьюченные всевозможным скарбом: постельные принадлежности привязаны веревками к крыше, стиральные машины торчат из багажника сзади, кастрюли прикручены к капоту, а у некоторых еще и птичья клетка. Были даже запряженные лошадьми повозки, в которых сидело по много человек.