Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

И вот однажды, когда я уже вернулась в Одессу, одна из усердных прихожанок той церкви, в которую мы с Еленой Ивановной ходили, заходит к нам в качестве знакомой и хочет поговорить со мной наедине. Я увожу ее в отдельную комнату и слышу от нее, что одна из дочерей Николая II, избежавшая смерти во время драмы в подвале Ипатьевского дома, скрывается на Большом Фонтане среди рыбаков и живет там среди совершенно неподходящего ей грубого общества. Она просит меня пожалеть молодую Великую Княжну и взять ее к себе. Слух об уцелевшей Великой Княжне Анастасии не был для меня новостью, но мысль поселить ее у меня, то есть у бывшей баронессы, в доме, переполненном жильцами, показалась мне столь нелепой, что я заподозрила добрую прихожанку не в глупости, а в желании подвести меня (а может быть, и Великую Княжну, если она действительно жила у рыбаков). Другими словами, я сочла ее за провокаторшу. Несколько дней перед тем, едучи в трамвае, я наблюдала, как муж ее громко ругал советскую власть, вероятно желая вызвать сочувствующих, но никто не отозвался. Я почти не дала ей договорить все ее попытки вызвать во мне сочувствие к несчастной Великой Княжне, а сухо и деловито сказала ей: «Обещаю вам все сказанное вами оставить между нами. Если Великой Княжне удается скрываться среди рыбаков, то это ее счастье, а переселять ее ко мне будет для нее более чем опасно». С этими словами я вышла из комнаты.

Никаких дальнейших отголосков нашего разговора я не слыхала. Теперь, после шума, поднятого вокруг имени несчастной Анастасии (еще в двадцатых годах в Германии вышла книга «Анастасия», написанная Ратлеф-Кейльман, переведенная позднее на английский язык Ф. Флинт и изданная в Нью-Йорке в 1929 году), этот слух может показаться знаменательным, но тогда я была далека от мысли, что под этим слухом мог лежать действительный факт.

41. Арест, тюрьма и ссылка

Это было летом 1927 года. Я в это время была завалена уроками. Утром ходила давать уроки по домам. После часа дня ученики приходили ко мне, благо наша квартира пользовалась небольшим садиком, где я давала уроки приходящим. Не успевала я закончить один урок, как в отдалении ждал уже меня следующий ученик. Непрерывность моего внимания сильно утомляла меня. Когда, окончив с последним, я шла пройтись по улице, то я нервно зевала каждые двадцать – тридцать шагов (гораздо легче давать уроки, когда между ними приходится пройти более или менее далекое расстояние). Как-то на рассвете стучится ко мне дворник и говорит, что кто-то требует одного из членов домового комитета. Я была одним из этих членов. Выхожу. Вижу одного вооруженного (с ружьем), другого с папкой. Спрашиваю, кого им нужно. Оказывается, меня. Но при обыске должен присутствовать член домкома; пришлось разбудить мою сотрудницу. Ей предъявляют ордер на обыск у меня и на арест. Веду их в свою комнату. Первым делом от меня требуют мою корреспонденцию. А надо сказать, что, несмотря на всеобщие страхи, я вела переписку с сестрой Эльветой Родзянко и с братом Василием, вернее с его женой Соней, бывшими за границей. Все полученные от них письма я бережно хранила, именно на случай каких-либо недоразумений. Я села за мой большой письменный стол. Он сел рядом. Я спросила, какая их интересует переписка, заграничная или внутренняя? Он ответил, к моему большому удовольствию, что заграничная. И я стала письмо за письмом класть в две разные кучки, приговаривая: «заграничное, здешнее». Я знала, что мои родные в письмах ко мне никогда не касались политики.

Фото 70. Тетя Маня со своими ученицами. Одесса

Закончив содержимое стола, он взял пачку только заграничных, сосчитал их (оказалось девяносто листов) и попросил иглу с ниткой, чтобы сшить их. У меня отлегло от сердца: никого из живших в России я не подвела. В другой комнате Еленочка уже успела приготовить мне кофе. Пока он сшивал письма, я получила разрешение пойти позавтракать, а потом стала собирать необходимые мне вещи. Я спросила, могу ли я взять извозчика. Он с удовольствием разрешил. Тогда я набрала целый мешок вещей, положив туда и толстую занавесь, чтобы постелить на пол, и простыни, и подушку, и одеяло, и много мелких вещей. Захватила и колоду очень маленьких пасьянсных карт, чем привела в неистовый восторг моих сокамерниц, и иголки, и нитки, и материал для вышивания. Шел дождь, и я, под взятым с собой мужским зонтиком, торжественно выехала из дома. По дороге увидела свою знакомую, пожилую даму, бывшую владелицу того дома, в котором мы квартировали, госпожу Стороженко. Она шла пешком в сопровождении своего солдата. С позволения моего мы повезли и их. В то время обыватели острили: все жители города разделяются на три категории: одни уже сидели в тюрьме, другие сейчас сидят, третьи будут сидеть. Я из третьей переходила во вторую.