Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

А я в это время большими шагами с тревогой в душе спешила на Пироговскую улицу: только там я могла узнать, в какую именно больницу отвезли раненую. Долго металась я между окружающими жителями, пока не узнала, что отвезли ее в еврейскую больницу. Еврейская частная больница была создана и содержалась на средства богатых одесских евреев. Не только во время войны, но и всегда ее двери были открыты больным любого вероисповедания. Это была одна из лучших больниц Одессы. Находилась она в другом конце города. Я бросилась туда. По дороге одна встречная сказала мне: «Идти туда сегодня не стоит; прием уже закончен». Но я почувствовала, что нет тех преград, которые могли бы меня остановить, и пошла дальше. Встречная ошиблась: у окошечка, где выдавались пропуски, я застала еще очередь ожидающих.

Когда я назвала, к кому я иду, мне пришлось долго смотреть, как служащая рылась в списках. Минуты казались мне часами. Наконец она сказала:

«Да, такая у нас числится». – «Жива?» – «Это вы там узнаете», – ответила она, подавая мне билетик с указанием, в какую часть этого огромного здания я должна направиться. В дверях указанного отделения встречаю сестру милосердия. «У вас такая-то?» – «Да». – «Жива?» – «И будет жива», – говорит она мне с милой, успокаивающей улыбкой. У меня отлегло от сердца. Поднимаюсь по лестнице, еще не войдя в помещение больной, слышу ее спокойный голос: «Раньше зашейте, а потом уже стирайте». Это она говорила, подавая свою разорванную блузку навещавшей ее в эту минуту ее знакомой. Тут я поняла, что мозг Еленочки затронут не был. Дальше я ничего не помню. Помню только, что я была бесконечно счастлива.

Ранение ее оказалось поверхностным: две глубокие ссадины по обеим сторонам лба не повредили черепа, и она скоро была отпущена из больницы. Пригласила ее к себе милейшая Александра Васильевна Гречина, жившая у себя на даче со своей молоденькой дочерью. У нее уже были размещены и другие соседки Елены Ивановны, оказавшиеся без крова, а именно: Ольга Владимировна Розен, Ольга Васильевна Степанова (этих она поместила вместе с собой в своей спальне), Ольга Васильевна Щетинина и Александра Севериновна Иващенко; последние две были столь напуганы, что попросились в небольшой погребок, из которого так и не выходили ни днем, ни ночью до конца осады Одессы. Елена Ивановна попала в комнату, где уже был помещен пожилой профессор с молодой женой. Туда же, как тоже старая, была приглашена через несколько дней и я. Еще одна комната была занята незнакомой мне дамой и нашей Любочкой. По ночам все жители дома уходили в большой погреб, кроме этой дамы, Еленочки и меня. Не все ли равно, погибать в погребе или в доме, ведь и в погреб могла попасть бомба.

Вот что рассказали мне спасшиеся из-под разорвавшейся над их головами бомбы Еленочка и ее друзья: Розен, Степанова, Щетинина и Иващенко. Все они, как и обычно во время налетов неприятеля, стояли в узком коридоре, между каменными стенами этого коридора. «Я захотела взять из своего комода носовой платок и уже возвращалась с ним обратно, как была ошеломлена ударом по голове. Когда я пришла в себя, – рассказывала Елена, – я стала звать на помощь, потому что со всех сторон была окружена каким-то мусором и обломками». Ни она, ни стоявшие в коридоре не слышали воя летящей бомбы, которая разрушила дом над их головами.

Фото 72. Дом в Казарменном пер., 4 (ныне пер. Некрасова), где провела тетя Маня свои последние месяцы жизни в Одессе вместе с Еленой Ивановной Риль у Екатерины Сергеевны Иловайской (Сомовой).

Фото 73. Интерьеры квартиры в Казарменном

Фото 74. Интерьеры квартиры в Казарменном